Наверно это сон

(Освещенная солнцем побеленная стена.
Человек в проводах стонал: "Один
козлик, один козлик"... И стена сжалась
и стала квадратом асфальта со следом
на ней — наполовину черным, наполовину зеленым...
"Я тоже здесь ходил". И сжалось все
между зеркалами, и остался пирог из
тающего льда. "Вечные годы", — причитал
голос).

— У-ух!

— Выдохся? Дай я попробую!

— Не-е!

— Смотри, вспотел!

— Еще бы! В такой куртке не вспотеть!

— Что случилось, приятель?

— Хе! Он еще спрашивает!

— Назад, вы!

— У-ух!

Кфир-р-р-рф! С-с-с
(И растаял лед, и открылась коробка от ботинок, полная календарных листков. "Скоро красный день"...)

— У-ух! Он вроде пошевелился?

— Не видал.

— У-ух!

(Но зеркала вдруг покачнулись, и —
"Иди вниз!" — прогремел голос отца, —
"иди вниз!" Невыносимый голос бил, как кулак по спине.
Он вскрикнул и —)

— Едет! Едет!

— Вон, смотри, капитан!

— Давно пора!

Толпа, как вода, растеклась перед носом машины и стеклась за ее хвостом. Лысый доктор в белом ловко выпрыгнул из машины и протолкался сквозь водоворот тел. Его рука держала черную сумку.

— Электрический шок, доктор!

— Шок? Кто-нибудь видел как это случилось?

— Мы, мы видели, доктор!

— А-ну назад, вы! — полисмен приподнялся, но так и не встал.

— М-мм! — врач нащупал складки на своих брючинах, потянул их, присел на колени и приложил ухо к узкой груди.

— Ботинок сгорел. Видите, доктор?

— Снимите его, я хочу посмотреть.

— В один миг! — крепкие пальцы отодрали пуговицы, стащили ботинок и носок, открыв белую, пухлую вздутость вокруг лодыжки.

(Прекрасная пустота протянула руку с углем. Он был не холодный, но и не жег. Как будто вся нежность вечности была сплавлена в нем. Тишина охватила этот ужасный голос наверху и остановила молоток. Ужас и ночь ушли. Он поднял голову и крикнул тому, в проводах: "Свистите, мистер! Свистите!"...)

Доктор посмотрел, вытащил квадратный пузырек из сумки, погримасничал, вытаскивая пробку, и уверенной рукой поместил пузырек под безжизненные ноздри. Толпа замолкла, напряглась и наблюдала.

("Мистер! Свистите! Свистите! Свистите!
Свистите! Мистер! Желтые птицы!")

На темном и растресканном тротуаре маленькое тело дернулось и задрожало. Врач поднял его и резко сказал полисмену:

— Держите его за руки! Он будет биться!

— Эй! Смотри! Смотри! Задергал ногами!

("Свистите, мистер! СВИСТИТЕ!")

— Что он сказал?

— Вот! Теперь держите!

(Лучистая звезда сознания больно вспыхнула в нем...).

— Мими! Он жив! Он жив!

— Да?

— Да!

— Иди ты! Иди ты!

— Да! Да! Да!

19

— Ну, ну, ну вот, сынок! — успокаивающее бормотание доктора проникло к нему сквозь водоворот изломанных образов. — Теперь все в порядке. И нечего бояться.

— Конечно! — сказал полисмен.

Давид открыл глаза. Вокруг него высилась густая стена тел, голосов, лиц. Они пялились, показывая на него пальцами, обсуждали его. Ночной кошмар! В этой мысли было утешение. Он закрыл глаза, стараясь вспомнить, как нужно просыпаться.

— Ну, как твоя нога, сынок? — снова прозвучал заботливый, спокойный голос. — Не так плохо, а?

Он вдруг почувствовал холодный воздух на своей голой ноге и непонятную пульсацию в лодыжке. И, почувствовав, он уже не смог уйти от реальности. Так это был не сон! Где он был? Что делал? Свет. Мать. Отец. Скандал. Кнут. Тетка Берта, Натан, ребе, подвал, Лео, четки. Нет, это был не сон! Он снова открыл глаза, надеясь, что реальность опровергнет все это. Но это был не сон. Те же два лица, склоненные к нему. Та же человеческая стена с глазами, направленными на него.

— Похоже, что он еще очень слаб, — сказал врач.

— Вы возьмете его с собой?

— Нет! — Врач решительно захлопнул черную сумку. — Зачем? Через пять минут он сможет сам идти. Как только полностью восстановится дыхание. Где он живет?

— Не знаю. Никто из них не знает. Скажи, где ты живешь, а? Ты хочешь домой?

— Девятая улица, — сказал он дрожащим голосом, — семьсот сорок девять.

— Вы нас подбросите, док?

— Конечно. Держите его.

— О-оп! — Крепкие руки подхватили его под колени и спину, легко подняли и понесли сквозь глазастую толпу к машине Скорой помощи.