Наверно это сон

— Вот эта штука, которую он туда всунул. — Моторист оттеснил толпу и показал кусок обугленного, искореженного металла.

— Да? Что это?

— Будь я проклят, если я знаю. Горячее! Черт!

Кфир-р-р-р-ф. С-с-с-с.
(Как красный зрачок в глазах темноты, уголек кружился и увеличивался, и в центре его горело белое пламя).

— Пятьсот пятьдесят вольт! Думаете, он поджарился?

— Да. Боже! Что же еще!

— Ух! — пыхтел полисмен, массируя спину ребенка.

Кфир-р-р-р-ф! С-с-с-с.

— Эй, мистер, может он просто упал на эту железку?

— Ну, конечно, так и было!

— Это вина компании!

— Балда, как же он мог упасть на нее? — злобно набросился на них моторист.

— Конечно мог! Запросто!

— Но она торчала! Он ее воткнул!

— Он подаст в суд, не беспокойся!

— Назад, вы!

Кфир-р-р-р-ф! С-с-с.
(И в белом, морозном пламени внутри красного зрачка, маленькая фигурка скользила по заброшенной улице, через трещины на асфальте, и над головой жужжали тугие зимние провода...
Жужжали, соединяя небо с землей).
Кфир-р-р-р-ф! С-с-с.
(И мужчина с буксира, с волосами под мышками, свисал со столба среди проводов, и его белая майка ярко горела.
Он улыбался и свистел, и с каждой нотой желтые птицы взлетали на крышу).

— Посмотри, живой ли он?

— Да, жив ли?

— Где у него ожог?

— Говорят, — нога.

— У-ух!

(Человек в проводах шевельнулся.
Провода зазвенели. Золотое облако беспечных птиц заполнило небо).

У-ух!

(Кланг!

Молочные ящики звякали. Прыгая, он приближался. С крыши на крышу, через улицы, через аллеи, отец парил с легкостью пера.

Он поставил свои ящики и остановился, как бы ища чего-то).

— У-ух!

(Молоток! Молоток! Он махал им, и тот щелкал, как кнут.
Птицы пропали. Ужас наполнил воздух).

— У-ух!

— Тяжелая работа!

— Ох! Помоги ему Бог!

— А парень, как мертвый.

(А вокруг него камни до самого горизонта, в вихрящейся тьме, точно лица, застывшие в ужасе).

— У-ух!

(Молоток кружился и свистел над головой.
Двери медленно открылись,
на волнах темноты выплыл гроб
и начал расти, осыпаемый дождем конфетти...).

— У-ух!

(Человек в проводах извивался и стонал.
Его тоненькие, розовые кишки выползали у него между пальцев.
Давид коснулся его губ. Пальцы покрылись сажей. Грязно. С криком он повернулся, чтобы бежать,
схватился за колесо тележки, чтобы забраться
на нее.
Но в колесе не было спиц — только зубчики, как на шестеренке от часов. Он снова крикнул и ударил кулаком в желтый диск...).

— У-ух!

Кфир-р-р-рф! С-с-с-с.

— Ты видал?

— Видал? Издалека, с Двенадцатой!

— А я даже из нашего дома видел!

— А я стоял в подвале, и как блеснет!

— Пятьсот пятьдесят вольт!

(Как будто на петлях поднялись пустые, огромные зеркала и стали лицом к лицу.

Между ними развернулся коридор, уходящий в ночь...)

— У-ух! Мне кажется, он — еврейчик.

— Да, я сразу и не заметил.

— Бедняга.

— У-ух!

("Ты!" Сквозь свист молотка прогремел голос отца. "Ты!"
Давид плача приблизился к стеклу, заглянул внутрь. Но его не было там, даже в самом последнем и маленьком из бесконечных зеркал. Там была стена хедера...)

— У-ух!