Наверно это сон

Он фыркнул: — Что за вопрос!

— А я — так нет.

— Ты говоришь о днях, подобных этим?

— О любых.

— Хм! — хмыкнул он, — тебя не беспокоит, что скоро станешь бабушкой?

— Нет, — она улыбнулась, и обратила взгляд своих больших темных глаз к потолку, — хоть завтра.

— Ну и дура же ты!

— Чтоб я могла сказать, как моя бабушка: "Кончено. Я вошла в солнце, я вздохнула один раз и вдруг стала бабушкой. Выбросьте часы прочь!"

— Она что, умнела к старости? — спросил он со сдержанным сарказмом.

Затем он оттолкнул тарелку, тяжело дыша, и провел своими обветренными сильными пальцами по редеющим волосам.

— Что-нибудь еще? — спросила мать.

— Нет, — он встал и потянулся. Сонливость медленно оплетала его безразличное лицо. — Не позднее половины одиннадцатого.

— Я разбужу тебя, Альберт.

Он ушел в спальню и прикрыл за собой дверь. Скрипнула кровать...

— Мам! — прошептал Давид.

— Да, мальчик?

— Чего он хочет?

— О! Один молочник порезал себе бутылкой руку, и они разделили между собой его маршрут.

— А зачем я ему нужен?

— Он будет разносить молоко по домам. И он хочет, чтобы ты сидел в повозке, когда он будет отлучаться.

— А-ай! Я не хочу с ним ехать.

— Я знаю. Я тоже беспокоюсь, — призналась она. — Тот молочник всегда ездил с собакой. На этот раз ты будешь вместо собаки, — она улыбнулась. — Но это всего один раз. Тебе понравится. Увидишь новые улицы. И когда лошадь бежит — прохладнее.

Он обиженно крутнул головой. Ее слова пробудили в нем нехорошие предчувствия.

— Поезжай! — попросила она. — Только один раз.

Он мрачно ковырял в тарелке.

— А где эти дома?

— Совсем недалеко. Двадцатая улица. Кажется, так он сказал.

— Это-таки далеко!

— Шш! — она беспокойно посмотрела на дверь спальни, — доедай!

— Только этот бок рыбы, — мрачно сказал он.

— Она тебе больше не нравится?

— Нет.

— Чего ты так боишься? Мы не навсегда расстаемся! Допивай молоко.

Но аппетит исчез. Только после долгих уговоров она заставила его доесть завтрак.

— Можно я пойду? — спросил он, вставая.

— Ты не хочешь подождать здесь? Дома прохладней, чем на улице.

— Нет, я пойду.

— Хорошо, — вздохнула она, — только жди у повозки. — Она нагнулась и подставила ему лоб для поцелуя. — И приходи домой сразу после хедера.

2

Он спустился по лестнице и, выйдя на улицу, нетерпеливо глянул в сторону Авеню Д. Он хотел вернуться к печке с кукурузой, чтобы отвлечься от своих неприятностей и в то же время быть недалеко от отцовой повозки. Но мальчишек уже не было. Печка лежала у тротуара — смятая куча железа. Очевидно, они отплатили ей за непокорность. Но куда же они делись? Ушли поесть, наверное. Но еще не время ленча. Еще только десять часов.

Опечаленный, уселся он на верхней ступеньке крыльца, там, где тень у подъезда переходила в раскаленный зной улицы. Прямо перед ним под ярким солнцем лошадь с боками, покрытыми пеной, била копытом и отмахивалась хвостом от мух. Осоловевший от жары город тихо гудел в отдалении. Давиду не хотелось ехать с отцом. Он стал искать, что могло бы избавить его от этой поездки.

Вдруг он услышал топот бегущих ног. С криком "Вот!" Куши и еще один мальчик пронеслись мимо подъезда и остановились у повозки.

— Вот хорошее колесо, Макси. — Куши присел, чтобы рассмотреть втулку поближе. Давид заметил у него в руке плоский кусочек железа с привязанной к нему ниткой.

— Да, приличное. — Макси с короткой палкой в руке присел рядом. Движимый больше любопытством, чем недовольством, Давид поднялся.

— Эй, чего вам надо? Это повозка моего отца!

— А ты что шумишь? — отпарировал Куши, торопливо глянув через плечо.

— Мы ничего не берем, — объяснил Макси, — только мазь с оси. — Он с видом знатока ковырял палкой во втулке.

— Глубже! — руководил Куши.

— Что вы хотите делать? — Давид спустился с крыльца.

— Удить, — Макси вытащил большой черный сгусток смазки, — на Десятой улице. Мы первые! Мы первыми ее увидели, вместе!

— Смотри, — прервал его Куши, — не урони!

И с криком "Нашли! Нашли!" они бросились к Авеню Д и исчезли за углом.

Озадаченный, борясь с желанием присоединиться к ним, Давид смотрел им вслед. Отец сказал — пол-одиннадцатого. Еще есть много времени. Он успеет посмотреть, что они делают, и вернуться, пока отец спустится. Никто не узнает.

Незаметно для себя он приблизился к углу и обогнул его. Они сказали — на Десятой улице, это следующий квартал. Идти или нет? В последний момент он решил не идти. Слишком рискованно. Он дойдет до новой фотографии и вернется. Витрина фотографии была увешана портретами, большими и маленькими. Свадебные портреты — женихи и невесты, стоящие в застывших позах, с натянутыми улыбками. Сидящие на корточках боксеры. Сидящие на стульчиках маленькие девочки, держащие муфты там, где их пухлые ножки соединялись с торсом. Маленькие мальчики, вечно лежащие на животиках. И ужасные, увеличенные портреты старух и стариков, цветные и резкие, с потемневшими впалыми щеками, с морщинами, похожими на те, что образует ветер на песке. Портреты. Портреты. Как они делают большие из маленьких? И этот стеклянный цилиндр на верху витрины. Откуда в нем берется этот странный зеленый свет, что так изменяет лица прохожих?