Наверно это сон

— А-а-а, — Давид обрадовался перемене темы, — сколько стоит змей?

— Этот только два цента. Но нужно иметь много такой бечевки, а то нельзя запускать.

— А с простой ниткой нельзя?

— Не-е, рвется. У меня был большой змей, в два... в три раза больше, чем этот. Ух и тянул он! Даже красная нитка порвалась. Над Святым Джеймсом на Двенадцатой Авеню — отсюда виден крест. Видишь?

— Да.

— Я потерял почти всю нитку. Зацепилась за крышу.

— Зачем он, — Давид смотрел на далекий шпиль, вырисовывавшийся на фоне дымчатой закатной голубизны, — этот чудной крест повсюду?

— Чудной? — спросил Лео удивленно. — Что в нем чудного?

— Нет, не чудной, я не хотел! — поспешил заверить его Давид. — Я просто спросил — зачем он?

— Кресты святые, — сказал Лео серьезно, — все они. Христос, наш Спаситель, умер на одном из них.

— О! (Спаситель! Что? Я не знал...).

— Даже если носить их, они приносят счастье. Когда моей старухе вырезали аппендицит, каждую ночь она клала крест под подушку, и поэтому ей стало лучше.

— Да ну!

— И всякий раз, когда я иду купаться в Гудзоне, я крещусь три раза — вот так. Тогда можно делать прыжки и все, что хочешь, и никогда не ударишься о дно. Об этом ты тоже не знал? — Давид виновато посмотрел на него. — А это ты видел? — И в качестве окончательного довода Лео, расстегнув рубашку, показал кожаный квадратик, висящий на нитке у него на шее. — Знаешь что это?

Давид присмотрелся и покачал головой. Там что-то было выдавлено и нарисовано золотом, наверное, картинка, но она поблекла, и нельзя было ничего разобрать.

— Может, женщина с маленьким человечком, — рискнул он. — Плохо видно.

— Женщина с человечком! — возмутился Лео. — Господи! Еврей ничего не знают! Это Божья Матерь с Младенцем. Ты что, не можешь узнать Деву Марию?

— Нет, — виновато ответил Давид.

— Иезус! — не поверил Лео. Потом он поднял квадратик кожи повыше, чтобы получше его рассмотреть, — стирается. Это потому, что я никогда не снимаю его, когда плаваю в реке.

— И ты ничего не боишься, когда он на тебе?

— Не-е! Говорю тебе!

— О, Боже! — Давид вздохнул и посмотрел на грудь Лео с благоговением и завистью.

...Не боится! Лео ничего не боится!..

— Эй, приглядывай за змеем! — Лео поспешно забрал у него бечевку, — нельзя, чтобы он так мотался. Стукнется о крышу!

...Не боится!

7

Промелькнувший час был одним из самых счастливых в жизни Давида. До этого ему ни разу не хотелось быть чьим-либо другом, а теперь он отдал бы все, чтобы подружиться с Лео. Чем больше он его слушал, чем больше смотрел на него, тем больше убеждался в принадлежности Лео к особому, смелому и беззаботному миру. В нем было обаяние. Он делал все, что хотел и когда хотел. Он был не только свободен от родителей, но и носил что-то на шее, что делало его почти подобным Богу. Сидя рядом с Лео, Давид думал только о том, как увлечь его, как сделать так, чтобы он забыл о времени. Когда Лео смеялся, грудь Давида распирало от счастья. Даже когда Лео насмехался над ним, Давид испытывал благодарность к нему. Это было справедливо, что Лео подшучивает над ним. Лео — высшее существо, и его смех оправдан. Лео смеялся, когда Давид рассказал ему что такое "тфиллин"[22]. И даже когда Лео сказал про мезузу[23]: "А! Вот как вы их называете — мисс Уза! Моя старуха сорвала одну с двери, когда мы въехали, и я разбил ее. В ней на маленькой бумажке было написано по-китайски", — Давид не обиделся. Он чувствовал вину, да, вину, потому что он предавал всех евреев в их доме, у которых были мезузы у дверей. Но если Лео полагал, что это было смешно, значит, это смешно на самом деле, а все остальное не имело значения.

Но, наконец, время взяло свое. Солнце стояло в зените, и Лео начал сматывать бечевку. Давид неприязненно смотрел на приближающегося змея.

— Ты больше не будешь его запускать? — спросил он с ускользающей надеждой.

— Нет, я иду вниз.

Давид ждал, что его пригласят. Но этого не случилось.

— Почему бы тебе не прийти завтра опять? — спросил он.

— Я хожу на Одиннадцатую, говорил же тебе.

От этого ответа сжалось сердце. Он ускользал. Давид мог никогда больше его не увидеть!

— Если бы у меня были ролики! — сказал Давид. Он вдруг ухватился за новую мысль; — Ты когда идешь домой? Ты ходишь домой в двенадцать часов поесть?

— Не-е, я покупаю себе что-нибудь на лотке.

Последний обрывок надежды. Свобода Лео была недостижима. Давид совсем сник.

— Так я больше тебя не увижу? — спросил он униженно.

— Откуда я могу знать, — Лео полез в слуховое окно.

— Я принесу тебе пирога... — Давид последовал за ним. — Большие куски, если ты придешь завтра.

— Не-е!

— А можно мне с тобой? Я могу идти пешком.

От этих приставаний тон Лео стал вдруг недружелюбным.

— Хватит! Что ты ко мне привязался. Ты еще маленький.

— Нет, я уже большой!

— Бьюсь об заклад, тебе еще нет десяти.

— Есть! — поторопился соврать Давид, — мне скоро одиннадцать.

— А мне скоро двенадцать. И у тебя все равно нет роликов, — Лео нетерпеливо открыл дверь на лестницу. — Ты лучше иди теперь на свою крышу. Я ухожу. — Он пошел к лестнице: — Пока! — За ним резко закрылась дверь.