Навстречу миру

Мне нужно было пошевелиться, и я встал, чтобы купить еще бутылку воды. Постоял у киоска. Пару минут ходил по вокзалу, потом вернулся на прежнее место. Семья, которую я угостил обедом, безмятежно дремала, дети использовали родителей как подушку. Я скучал по своей семье. Я скучал по ощущению того, что обо мне заботятся – не только по защите, но и по любви, и с трудом сдержал слезы.

Глава 11 Здравствуй, паника, мой старый друг

Я просидел в относительном спокойствии около часа, но потом чувство дискомфорта снова стало нарастать, словно шипами пронзая мне кожу. Вскоре я заключил, что этот кошмар превосходил даже панические атаки, от которых я страдал в детстве. Примерно в течение пяти лет, начиная с момента, как мне исполнилось девять, эти атаки вызывали непогода – град, гром, молнии, а также пребывание среди незнакомцев. У меня начинала кружиться голова, я чувствовал тошноту, потом замирал, как олень в свете фар. Горло сжималось, я терял дар речи и начинал потеть. Я буквально терял рассудок. Меня нельзя было успокоить, я не слышал логических объяснений взрослых, которым доверял. Не мог правильно оценить обстоятельства. Мой ум был охвачен страхом, и когда бушевал ветер, я трясся в углу, как больной щенок.

Я надеялся, что когда начну традиционный трехлетний ретрит в возрасте тринадцати лет и стану все время жить в монастыре, то чудесным образом перерасту эти приступы паники. Но они продолжались и часто предшествовали групповым медитациям. Дважды в день мы собиралась в зале для молитв и церемоний. Ритуалы сопровождались звуками длинных и очень громких бронзовых тибетских труб, перезвоном цимбал и большими и маленькими барабанами. Нас было около двадцати монахов, все рассаживались в одной комнате, наполненной густым дымом от благовоний. Определенно это было проявлением мира будд – спокойствия и молитвы, но не для меня. Однажды, когда звук превратился в угрожающее крещендо, мое горло сжалось, и я выбежал из этого вызывающего клаустрофобию алтарного зала в уединение своей комнаты. Паника захватывала мой ум как наступающая армия, и я ненавидел ее.

В личной встрече с Тай Ситу Ринпоче, настоятелем монастыря, я рассказал ему об этих панических атаках, о страхах и тревожности, сопровождающих их. Я сказал, что групповые медитации сводили меня с ума. Он ответил: «Когда омрачение негативной эмоции горит ярким пламенем, тогда и мудрость горит столь же ярко». Это воодушевило меня, но оказалось, что я неправильно его понял: я подумал, что мудрость означает более искусный и сложный подход к избавлению от паники. Я не сообразил, что доступ к мудрости открывается тогда, когда наши омрачения увеличиваются, как на большом экране. Мне казалось, что паника и мудрость несовместимы.

Самая сильная и последняя паническая атака случилась, когда мне было почти четырнадцать лет. Первый год ретрита подходил к концу. Я не мог стать больше, чем звук или страх, и чувствовал унижение от того, что и я сам, и другие считали меня слабым и хрупким. Но как знает любой обитатель ада ненависти, ничто не привязывает к объекту ненависти так, как его отторжение. Мне решительно не хотелось провести следующие два года в ретрите таким же образом. Я собирался использовать учения и практики и применить их к этой панике. В конце концов, убеждал я себя, если дерево со сломанной веткой не вечно, тогда определенно и моя паника не может быть вечной. Неужели проблема действительно была не в громе, граде и незнакомцах? Неужели такое сильное страдание внутри моего тела, а не только игрушка или ветка, также было результатом умственных искажений? Значит, как и учил Будда, в конечном счете мы самостоятельно создаем страдание?