Назад в космос

В глубине REM‑фазы я увидел бирюзу, белый город и сову, и город, латунный глобус, закат над Олимпом, пески горячего плато, высохшее море, как игрива сегодня смерть. Моя обычно не отличается оригинальностью, рисует облачные столпы, звездные колыбели и острых птиц, воду и золотые ступени, но в тот раз было не так. Сова и скучный город у горизонта, похожий на марсианские города времен первых лет Конкисты, я умер.

М‑фаза длится восемь минут, мозг должен достаточно остыть и погаснуть, лишь после этого активируются джамперы. Синхрон.

VDM.

Некоторые утверждают, что в глубине синхрона они видят тьму, густую, как нефть, практически осязаемую, плотную. Я вижу свет. Для меня синхрон – полет сквозь легкий соломенный свет, сквозь искры, за солнечным ветром.

Большинство чувствуют холод. Бросок за мировой лед, через зиму без срока и границ, для меня прыжок – тепло. В моей Вселенной всегда июль, «Герда» не скользит над черным льдом, но парит над полуденными полями.

Тоска. Четыре минуты тьмы и холода и страх. Почти для всех синхрон – это страх. Космос велик и страшен, в нем не слышно вашего сердца, не для меня. Я люблю прыжки. Я люблю космос. Я родился во время штурма Хаула 5d, наверное, поэтому я скаут.

Синхрон длится четыре минуты, время клинической смерти, когда душа уже достаточно отслоилась от тела, чтобы выдержать стужу пространства, за это время «Герда» преодолевает пять световых лет.

VDM‑фаза, полет сквозь смерть, полет смерти.

Финиш.

Обычно это похоже на прилив. Море в твоей голове, память первичного бульона, запечатанная в каждой клетке. Ты чувствуешь себя волной, встречающей берег, но не в этот раз. Море качнуло, и завертело, и вдруг стало стеклом, я упал в стекло.

Воскрешение почти всегда сопровождается болью. У всех разной. Некоторые чувствуют, как сгорает кожа. У некоторых ломит лоб. Другие переживают крайне болезненное «вскипание». Косте выкручивает язык. У меня зубы. Это, собственно, не боль как таковая, но крайне неприятное ощущение отсутствия зубов, воскрешение.

– Синхронизация завершена. Протокол R‑фазы выполнен некорректно. Не спешите покидать ложементы до полного восстановления двигательной активности, – бодро сообщила «Герда».

Я машинально ощупал зубы языком, на месте, открыл глаза и увидел на визоре шлема быстро тающий туман первого крика. Как капризна сегодня смерть.

– Стекло, – сказал я.

Стаут воскрес, как всегда, первым. Он уже сидел в капсуле, навигационный шлем еще на голове, но визор поднят, и из-под шлема по шее ползла густая кровь.

Он повернулся ко мне и сказал.

Я не услышал что, в голове продолжало хрустеть стеклянное море, я лишь видел, как шевелятся губы Стаута.

Стаут поднялся из ложемента. Он двигался растерянно и раздергано, как старая марионетка на оборванных нитях, поводил головой, словно волочил ее за взглядом.

В ложементе пилота очнулся Коста. Он откинул визор, свесил ноги на палубу, кашлял, подавившись сенсорным воском, из-под шлема тоже капала кровь. Видимо, что-то с воскрешением. Сбой R‑фазы. Никогда про такое не слышал.

– Мы зацепили войд, – услышал я.

Я не успел его остановить, Стаут сорвал с головы шлем, сделал четыре быстрых шага и ударил головой в сферу.

Он словно сломался от удара, сполз на палубу и лежал, дергая ногой, нога его словно зажила отдельно от тела, самостоятельно, пыталась уползти от остального.

Коста смотрел на Стаута гладкими глазами, под носом и на подбородке у него засыхало красное. И я смотрел. Определенно сбой R‑фазы, протокол воскрешения нарушен.

– Черт на переносице… – сказал Коста. – Командор, вы слышите меня?

Такое случается. Спот-эффект. Душа на микросекунду отстает от тела, и ты наблюдаешь мир с замедлением. Обычно через несколько часов отпускает, однако в первые минуты… Довольно мучительно. Напоминает острую простуду – нос наглухо заложен, давит на глаза и уши, черт на переносице, мы зацепили войд.

Я, разумеется, понял, что сказал Статут. И сам Стаут понял, он навигатор. Про Косту не знаю.

– Надо ему помочь, – сказал Коста.

Мы подняли Стаута и отнесли в медблок. В себя он не вернулся, впрочем, это к лучшему, не сопротивлялся, лишь нога продолжала выплясывать тошнотворные коленца, мне хотелось на нее наступить…

Поместили Стаута в капсулу, я запустил диагностику.

– Кажется, что-то случилось на выходе, – сказал Коста. – Я слышал… будто стекло… Мы прошли сквозь стекло…

– Протокол R‑фазы выполнен некорректно, – подсказала «Герда».

– Где мы? – спросил я.

– Точка финиша не рассчитывается. Нет данных. Сбой в системе навигации.

Коста потер лоб.

– Что со Стаутом?

– Состояние навигатора Стаута стабильно. Диагностированы инсульт, ушиб головного мозга, диффузное аксональное повреждение, повреждение мышц шеи.

Трещина в черепе, я слышу этот треск. Как сухое печенье. Как сахар. Как яичная скорлупа под пальцами мрачного жнеца.

– Двигательные функции восстановятся за пятьдесят бортовых часов. На восстановление когнитивных способностей потребуется порядка восьми бортовых суток.

– Зачем… – глупо недоспросил я.

– Потому что идиот! – перебил Коста. – Решительный идиот! Восемь дней…