Назад в космос

Коста, кажется, хотел пнуть медкапсулу, сдержался.

– Что он сказал? Он сказал «войд»?

Значит, услышал.

– Он сказал «войд»?

Я кивнул.

Коста потрогал лоб.

– Не знаю… Не важно. Если это действительно так, то…

– Надо выбираться.

Меньше чем через минуту мы заняли места в ложементах, и пока вокруг моей головы монтировался серебристый шлем командира, я размышлял.

За сто тридцать семь лет Конкисты доподлинно известно о двух случаях спасения из предположительного войда. И здесь важен первый синхрон, реверс, физика поля Юнга дает определенный шанс, если нить не остыла, можно вернуться по ней, прошмыгнуть в закрывающуюся дверь. Пропавшими же числятся сорок три корабля…

О тех, кто не успел выдернуть ногу из топи, не известно ничего. Вероятнее всего, они до сих пор пробираются сквозь ночь.

– Ты видишь это? – с ужасом спросил Коста. – Ты видишь?!

Шлем замкнулся вокруг головы, я открыл глаза, «Герда» вывела сферу.

– Господи… – прошептал Коста. – Это правда…

Как капризна сегодня смерть.

Вокруг нас сияла тьма.

Есть много слов для оттенков выси, нет слова для бездны глубин.

– Отказ систем ориентирования, – услужливо подсказала «Герда». – Старт-пойнт, финиш-пойнт не определяются. До ближайшего масс-концентрата… Отказ систем ориентирования. В доступном интервале свободные частицы не найдены.

– Мы падаем в войд, – Коста смог взять себя в руки, сказал спокойно.

– Похоже, – согласился я. – IRF.

– IRF, – подтвердила «Герда».

Зря. Коста закрыл глаза и отвернулся. А я не закрыл.

Тьма исчезла, в инфракрасном же пространство вокруг напоминало ад. Полупрозрачная, мутная кровавая протяженность, заполненная черными игольчатыми сгустками, тусклая, еле различимая сыпь багровых созвездий вдали, красный лед.

– Отставить, – прошептал Коста. – Отставить…

Сфера погасла, кокпит вернулся в холодно-зеленый, «Герда» любит холод.

– В доступном ареале не найдено свободных частиц, – повторила «Герда».

– Войд. Похоже… дикий синхрон… и мы падаем…

– Вопрос в границах, – сказал я. – Как плотно мы увязли. Судя по фильтрам, плотно…

– Если прыгнуть немедленно, есть шанс, – прошептал Коста. – Поле Юнга не стабилизировалось. Реверс, командир?

У Стаута инсульт. Реверс, реверс, если прыгнуть сейчас…

– Мы не можем ждать восемь дней, – Коста перебил мои мысли. – С каждой секундой вероятность возвращения уменьшается. След остывает, командир.

– Синхрон убьет Стаута.

Мозг вскипит и лопнет. Медицинская капсула, разумеется, воскресит тело. Однако сознание наверняка будет необратимо разрушено.

– Он сам пытался себя убить, – напомнил Коста. – Он проявил малодушие. И потом, он не обязательно умрет…

Коста замолчал.

– Мы можем остаться здесь навсегда, – тихо сказал он. – Навсегда. Ты понимаешь, командир? Здесь.

Рассел-Сетон потратил на войды почти всю жизнь. Двадцать лет понадобилось на то, чтобы добраться до ближайшего, двадцать – чтобы вернуться домой. Десять лет «Мальстрем» висел над бездной Козерога, ощупывал пустоту радарами, покалывал гравитационными зондами, отправлял автоматические станции и настырно слушал тишину. Полторы тысячи исследований, объем информации четвертого уровня, триста двадцать пси-физиков, астрофизиков, физиков пространства, топологов, математиков, интерпретаторов, кибернетиков и философов, к окончательному ответу Рассел так и не пришел. Разброс гипотез, от «карьеров сверхцивилизаций», дыр, возникших при расширении Универсума, до пятна контакта с соседней Вселенной, сам Рассел, кстати, склонялся к этой. Десять лет над краем, но он так и не решился сделать шаг.

А нам, похоже, не повезло.

Подобная ситуация не отрабатывается на симуляторах. Техническая вероятность попадания в войд исчезающе мала, трассеры синхронов прокладываются с учетом всех возможных опасностей. Однако корабли пропадают. Физика пространства в пустотах практически не изучена, предполагается, что темная материя некоторым образом притягивает корабль в момент синхронизации. Возможно, в будущем эта особенность позволит построить устойчивые образцы сверхсверхдальних джамперов, однако сейчас…

Падаем в войд.

– Командир, – позвал Коста. – Прими решение.

Разочаровавшись, уже в конце жизни, Рассел с досадой заметил, что больше всего они напоминают черепах. Тех самых, плывущих через океан. Минули миллиарды лет, черепахи устали и сдохли, и тело их стало рубиновым светом, а алмазные панцири обозначили границы.

Мы внутри мертвой черепахи.

Я спокоен. Я принял решение.

* * *

Дзета.

Восемь дней дрейфа.

Дрейф – неточное слово, на самом деле, конечно, падение. Собственно, полет к любому центру массы есть падение, мы падали во тьме восемь дней.

На третьи сутки Коста предложил варианты. «Герде» он отчего-то не доверял и самостоятельно рассчитал возможные алгоритмы вероятного выхода. Я предпочитал про вероятности не думать, задача командира – не забивать голову, а принимать решения. Чем меньше думаешь – тем вернее решение.

Я дежурил. Это бессмысленное занятие, навигационная система не функционирует, в визорах тьма и багровая тьма, я лежал, вытянув ноги, и смотрел во тьму.