Назови меня своим именем

– Он читает Пауля Целана, – перебил Оливер в попытке сменить тему и, возможно, прийти мне на помощь, а заодно дать понять, что не забыл о нашем разговоре. Неужели он пытается реабилитировать меня после колкости о позднем подъеме? Или это просто вступление к очередной шутке?

На лице его застыло холодное нейтральное выражение.

– E сhi è?[32] – Кьяра никогда не слышала о Пауле Целане.

Я многозначительно посмотрел на Оливера. Он перехватил мой взгляд, но в его ответном взгляде не было и тени озорства. На чьей он стороне?

– Поэт, – шепнул он ей, а потом они побрели прочь, в глубь пьяццетты, и на прощание он бросил мне небрежное «Давай!».

Я наблюдал, как они ищут столик в кафе неподалеку.

Мои друзья спросили, приударил ли он за ней. Понятия не имею, ответил я. Значит, они уже переспали? Этого я тоже не знал. Хотел бы я быть на его месте. А кто не хотел бы?

Но я был на седьмом небе от счастья. Он не забыл наш разговор о Целане – такого прилива блаженства я не испытывал многие, многие дни. Оно распространялось на все, к чему я прикасался. Одно слово, один взгляд – и я в раю. Может, это не так уж и трудно – чувствовать себя таким счастливым. Всего только и нужно – найти источник радости в себе самом и не рассчитывать, что в следующий раз им послужит кто-то другой.

Я вспомнил сцену из Библии, где Иаков просит воды у Рахили и, слыша, как она произносит слова, предреченные ему, возводит руки к небесам и целует землю возле колодца. Я еврей, Целан еврей, Оливер еврей – мы втроем в полугетто-полуоазисе; в мире, который за пределами этого оазиса жесток и холоден; здесь не нужно впустую томиться среди незнакомцев, здесь невозможно истолковать что-то неверно или неправильно кого-то понять, здесь все просто знают друг друга и знают настолько хорошо, что отними у них эту близость – и galut, на иврите «изгнание», «рассредоточение». Значит, он – мой дом, мое возвращение домой?..

Ты – мой дом. Когда ты со мной и у нас все хорошо – мне не нужно больше ничего. С тобой, Оливер, – благодаря тебе – я нравлюсь сам себе. Если в мире есть хоть что-то настоящее – оно там, где мы вместе, и, если когда-нибудь я найду в себе мужество рассказать тебе свою правду, напомни мне зажечь по благодарственной свече в каждой церкви Рима.

Мне никогда не приходило в голову, что если одно его слово способно принести мне столько счастья, то другое так же легко может меня уничтожить, и если я не хочу быть несчастным, то этой радости стоит остерегаться.

Но в ту же ночь я воспользовался моментом приятного опьянения, чтобы заговорить с Марцией. Мы танцевали за полночь, а потом я повел ее домой по побережью. Вскоре мы остановились. Я сказал, что хочу искупаться, ожидая, что она станет меня отговаривать. Однако она заявила, что тоже любит купаться по ночам. Спустя пару мгновений наши вещи оказались на земле.

– Ты же со мной не потому, что злишься на Кьяру?

– С чего бы мне злиться на Кьяру?

– Из-за него.

Я покачал головой, пытаясь изобразить недоумение, означающее, что я не имею ни малейшего представления, как такая мысль могла прийти ей в голову.

Марция попросила меня отвернуться и не пялиться, пока она вытирается свитером. Я притворился, что украдкой поглядываю в ее сторону, но не решаюсь ее ослушаться. Одеваясь, я не осмелился попросить ее не смотреть и был рад, что она отвернулась сама. Когда мы оделись, я взял ее руку и поцеловал сначала в ладонь, затем между пальцами, а следом – в губы. Она не сразу откликнулась на поцелуй – но, ответив, не желала прекращать.

Мы условились встретиться на том же месте следующим вечером. Я сказал, что буду раньше нее.

– Только никому не говори, – сказала она.

Я жестом изобразил, будто запираю рот на замок.

– Мы почти сделали это, – сказал я на следующее утро отцу и Оливеру за завтраком.

– Почему же «почти»? – спросил отец.

– Не знаю.

– Лучше попробовать и ошибиться… – начал Оливер, отчасти поддразнивая меня, отчасти подбадривая этой старой поговоркой, которую каждый произносит на свой лад.

– Она, не думая, сказала бы «да»… найди я в себе смелость к ней прикоснуться, – ответил я, не только предвосхищая дальнейшие укоры, но также желая показать, что, когда дело касается самоиронии, я в состоянии отмерить нужную дозу – а помощь мне, спасибо, не нужна. Я рисовался.

– Попробуй снова как-нибудь потом, – сказал Оливер. Конечно, ведь так и поступают те, кого все в себе устраивает…