Назови меня своим именем

Еще я почувствовал: он что-то понял, но говорить не хочет – в его дурацком, хотя и доброжелательном «попробуй снова как-нибудь потом» прозвучало едва различимое волнение. Он то ли критиковал меня, то ли насмехался надо мной, то ли просто-напросто видел насквозь. Но потом он все-таки продолжил, и его слова больно ужалили. Только тот, кто хорошо меня знает, мог такое сказать:

– Если не потом – то когда?

Моему отцу фраза пришлась по вкусу. «Если не потом, то когда?» – точно отзвук знаменитого предписания раввина Гиллеля[33]: «Если не сейчас, то когда?»

Оливер тут же попытался сгладить свои язвительные слова.

– Я бы совершенно точно попробовал снова. А потом – еще разок, – сказал он мягче. Но его «Попробуй снова как-нибудь потом» было лишь вуалью, за которой скрывалось «Если не потом, то когда?».

«Попробуй снова как-нибудь потом» – я повторял эти слова, точно они были пророческой мантрой, отражающей то, как Оливер живет свою жизнь и как я однажды буду жить свою. Повторяя эту мантру, сошедшую с самых его уст, я надеялся наткнуться на секретный тоннель, который ведет к истине, до сих пор от меня ускользавшей, – обо мне, о жизни, о других людях и моих отношениях с ними.

И в те дни, когда я клялся себе, что сделаю шаг навстречу Оливеру, эти слова, «Попробуй снова как-нибудь потом», были последним, что я произносил перед сном.

«Попробуй снова как-нибудь потом» означало, что сейчас мне не хватает смелости. Время еще не пришло. Где найти волю и смелость, чтобы попробовать снова как-нибудь потом, я, конечно, не знал. Однако само намерение хоть что-то предпринять и не сидеть сложа руки создавало иллюзию, будто я уже что-то делаю; это как считать доход от денег, которые еще не вложили – и даже не заработали.

Но я также прекрасно осознавал, что со всеми этими «попробуй снова как-нибудь потом» просто ищу себе оправдания и тяну время; что месяцы, сезоны, целые годы и вся жизнь могут пройти под флагом святого «Попробуй-снова-как-нибудь-потом», который я собственноручно поднимал над каждым новым днем. «Попробуй-снова-как-нибудь-потом» работает только для таких, как Оливер…

«Если не потом, то когда?» стало моим шибболетом[34].

«Если не потом, то когда?»: а вдруг эти пять насквозь пронзающих слов – доказательство того, что он окончательно раскрыл меня и все мои секреты?

Я должен был дать ему понять: он мне совершенно безразличен.

Я окончательно потерял равновесие, когда спустя несколько дней разговаривал с ним в саду и неожиданно для себя выяснил, что, во-первых, он пропустил мимо ушей все мои льстивые речи от имени Кьяры, а во-вторых, что сам я все это время шел по ложному следу.

– В смысле – по ложному следу?

– Мне это неинтересно.

Я не понял, что именно ему неинтересно: этот разговор или сама Кьяра.

– Это интересно всем.

– Всем – может быть. Но не мне.

По-прежнему непонятно.

В его голосе сквозили досада, холодность и беспокойство.

– Но я вас видел.

– То, что ты видел, тебя не касается. В любом случае я не собираюсь ввязываться в эту игру – ни с тобой, ни с ней.

Он затянулся сигаретой и, обернувшись, смерил меня своим фирменным взглядом – грозным, леденящим сердце, способным вырезать и высверлить свой путь в самую твою душу с хирургической точностью.

Я пожал плечами:

– Ладно, извини, – и снова уткнулся в книгу.

Я вновь перешел границы дозволенного, и иного способа выйти из положения, кроме как признать свою опрометчивость, у меня не было.

– Может, сам попробуешь? – вдруг обронил он.

Я никогда раньше не слышал у него такого игривого тона. Обычно на грани дозволенного балансировал я.

– Ей до меня нет дела.

– А ты хочешь, чтобы было?

Я не понимал, к чему он клонит, и меня не покидало ощущение, что это ловушка.

– Нет?.. – осторожно ответил я, и из-за чрезмерной неуверенности мое «нет» прозвучало почти как вопрос.

– Уверен?

Неужели я, против своей воли, убедил его, что все это время желал Кьяру?

Я поднял на него взгляд, отвечая вызовом на вызов.

– На что это ты намекаешь?

– Я знаю, что она тебе нравится.

– Ты понятия не имеешь, что мне нравится, – огрызнулся я. – Понятия не имеешь.

Я надеялся, что мои слова прозвучат таинственно и многозначительно, точно говорю я о целой вселенной человеческих переживаний, неведомых таким, как он. Однако прозвучали они как истеричное оправдание обиженного юнца.

Менее проницательный знаток человеческих душ увидел бы в моем упорном отрицании отчаянные попытки скрыть трепетные чувства к Кьяре. Однако более тонкий наблюдатель разглядел бы в нем намек на кое-что совсем иное: открывай дверь на свой страх и риск – поверь, ты не обрадуешься услышанному. Лучше уходи сейчас, пока есть время.