Не буди девочку! До утра...

Когда отец Авель откланялся, Колдомасов, провожая, двинулся следом. Снова встал вопрос о способе прощания с духовным лицо: после совместного чаепития неловко ограничиться одним кивком. Переминаясь с ноги на ногу, он заговорил: — Я хотел бы поделиться с вами одним соображением… — Участковый умолк, словно испрашивая благословение.

— Вас что-то беспокоит?

Сан Саныч издал надсадное «кхе-кхе», как бы прочищая горло, а на самом деле силясь придать чёткость словам.

— Я сообщил о своих догадках кому следует, — начал он. — Но сомнения берут: они люди сторонние. Кхе-кхе… А вы местный. Многое видите под нужным углом. Короче, дело обстоит так. Вы, наверное, знаете, что я первым обнаружил труп?

— Об этом вся деревня толкует.

— Но до меня там побывала женщина. — Здесь Колдомасов взял многозначительную паузу. Перед ним не было чашки с чаем, на которой можно сконцентрировать взгляд, и он уставился в землю. Отец Авель терпеливо ждал, и его терпение было вознаграждено: — Замок на решётке последней запирала баба! По тому же принципу, как застёгивается на пуговицы женская одежда — справа налево! — выпалил Колдомасов. — Шерше ля фам!

С ГУЛЁНОЙ СТОИТ РАЗОБРАТЬСЯ!

Больной проснулся от настоятельных позывов мочевого пузыря. Левая рука отяжелела, и едва хватило сил согнуть её, а затем, распрямляя в локтевом суставе, опустить. Пальцы нащупали знакомую выпуклость судна.

«Молодец Юрочка! Навострился ставить его так, чтобы не слишком назойливо выставлялась ночная ваза из-под кровати, и при этом оставалась в зоне доступности».

Низ живота распирало. Отец Авель собрался с силами и подцепил сосуд. Увы, дотянуть его до места назначения не удалось. Моча устремилась по привычному руслу. К счастью, на этот случай имелся барьер — подгузник для взрослых. Да и жидкости вышло немного.

В тот час, когда отец Авель преодолевает свою немощь, Юрочка сжимает деревянные чётки. Крепко, как гранату. Даже простое перебирание коричневых бусин успокаивает ум.

…Отец Авель прислушивается.

— Господи-и-и И-и-сусе Хли-и-и-сте! — Пом-и-илуй меня, глешного.

«Молится. А это значит, пребывает в смятении. Неужели альбом Эрьзи так взбудоражил?»

Эрик и Юрочка. Два его духовных сына. Юноши определённо владели тайной — одной на двоих. И ни один не собирался делиться ею с духовным отцом. Отец… Когда он только был рукоположен, это обращение напоминало о том, что он мог стать отцом. Но не стал.

Да, стариковская память коварна. Ты можешь начисто забыть вчерашний день, но события далёкого прошлого предстают перед тобой, как будто всё случилось на днях.

«Олег, надеюсь, ты зашёл туда случайно? Из любопытства?» — редакторский голос отечески добр.

Они беседовали с глазу на глаз. Олег Нарижный мог не опасаться, что кто-то изобличит его. Скажем, та же донёсшая на него машинистка. Он вполне мог покривить душой. «Да, заскочил на пару минут. Эта тема меня волнует… как журналиста». И редактор бы не усомнился. И вообще-то он не был против религии. Может, даже сам верил. Молча, про себя.

Олег Нарижный упустил шанс, идущий ему в руки. Упрямство неофита. Впрочем, нет. Он был воцерковлён уже три года. Значит, неофитом не считался. Будучи студентом, он без опаски посещал ближайшую церковь, и никто не донёс на него. А тут пошёл в храм… И попался на глаза редакционной машинистке.

Да, был у него шанс спастись. Он не воспользовался им. И тем самым обрёк себя на изгнание. Потому что в партийной газете такие кадры работать не могут.

С ним расстались по-хорошему. Он сам написал заявление «по собственному желанию». И они вернулись в Москву. Безквартирные, безработные. Вскоре жена сделала аборт. Без его ведома. После этого они прожили ещё год. Как брат и сестра. Потому что Олег Нарижный…В общем, какая разница почему.

Он поймал себя на том, что перебирает обрывки воспоминаний как самородки, которые превратились в обычные камешки. Но шевельнулась одна мысль. Этаким камнем в почках. Нестерпимо. Не напрасна ли была его жертва?

«Помяни, Человеколюбче Господи, души отшедших рабов твоих, младенцев, сознательно загубленных во утробе их матерей и потому не принявших святого крещения. Господи, не лиши их Света твоего Божественного!»

— Надо! Пелеодеть!

Больной позволил сделать с собой необходимые гигиенические процедуры, а когда одеяло укрыло его бледные тощие ноги, попросил:

— Посиди со мной, Юрочка.

Юноша присел на табуретку, на которую ставил стакан с водой.

— Расскажи мне что-нибудь.

— Я не зна-а-ю — …заканючил послушник.

— Как сестра твоя поживает? Давненько что-то не приезжала…

— Она холошая! — Осклабился Юрочка.

— Хорошая, — согласился отец Авель и опустил налившиеся свинцом веки..