Не было нам покоя

Гэтан молнией метнулся к Джонасу, и на короткую секунду он испугался, что Гэтан сейчас его обнимет. Джонас застыл, размышляя. Что вообще сейчас происходит? Гэтан очутился у самого лица Джонаса. Где она? Джонас оттолкнул его. Исчезла. Так же, как толкнул его пацан в старой школе. Джонас вспомнил, что за этим последовало. Он захотел, чтобы Гэтан его ударил – сам он себя так избить бы не смог. И ему нужен был предлог ударить Гэтана в ответ. Не потому, что Гэтан смотрел на Ноэми взглядом, словно она ему принадлежала. Просто Гэтан воплощал в себе каждого хулигана, который издевался над Джонасом безо всякой причины. Джонаса всегда дразнили, и для этого не было какой-то конкретной причины. Его дразнили, потому что он был странным, не вписывался, словно все вокруг понимали, как общаться с людьми и радоваться общению, а он был единственным, кто пропустил тот урок и поэтому ничего не понимал и не умел. Дело не было в его отце, или в том, как он сам выглядел, или в чем-то еще, от чего он чувствовал себя неуверенно. Просто он в принципе был замкнутый – и не важно, насколько это являлось неотъемлемой частью его личности. И люди вроде Гэтана каким-то шестым чувством замечали чудаков. Даже если не было никаких явных признаков. Даже хотя Джонас видел, что другим достается сильнее – никто не кидал его в мусорку и не заставлял его есть собачье дерьмо, – ему все равно хватило, чтобы каждое утро просыпаться в школу в ужасе. Ему хотелось, чтобы Гэтан его ударил, потому что он сам злился на себя за то, что покинул Ноэми. Но еще ему хотелось ударить в ответ – по всем остальным причинам.

Джонас увидел, что Гэтан собирается ему врезать, и у него было время уйти от удара, но он не стал. Он позволил ему ударить себя сильнее, чем били его раньше, и, лишь когда кулак Гэтана прогрохотал у него под черепом и звезды в глазах потухли, он ударил в ответ. Джонас думал, что сможет дать Гэтану отпор, но сильно просчитался: откуда ему было знать, что Гэтан был готов убить следующего, кто хоть пальцем его тронет. Джонас успевал только защищаться от его ударов. Его колотили и колотили, пока он не почувствовал кровь на языке и вся его голова не превратилась в сгусток боли, однако каждое прикосновение кулака спасало его от необходимости искать себе оправдания.

Откуда-то издалека, словно из-под воды, раздался голос. Лайл – или Эмберлин – сказала: «Он не виноват!» Единственный оставшийся коп вместе с фельдшером оттащили Гэтана и прижали его к земле где-то за деревом. «Все в порядке», – прохрипел Джонас и тут же вырубился, не узнав, произвели ли его слова какой-то эффект.

33. Ноэми

Когда дверь за Джонасом и Лайл закрылась, Ноэми осталась с лесом наедине. Ее друзья не вернутся. Она столько раз бродила по лесу в одиночестве, но можно было по пальцам пересчитать случаи, когда у леса при этом было Линково лицо. То, что казалось ей местом, обладало разумом – и этому существу было что-то нужно от Ноэми. Неужели так было всегда, даже когда она ребенком пряталась от «принца Лайл» под деревом? Внутри нее жило две истины. Она разговаривала с кем-то, кого знала целую вечность. Она разговаривала с тем, кто убил ее друга.

– Люди очень непонятные, – сказал он.

– Ну… – Ноэми кивнула. – Да.

Распахнутые глаза Линка наблюдали за ней, чего-то ожидая, – словно у Ноэми были ответы на все вопросы мироздания. Но на самом деле она не знала даже, как решать стоявшую сейчас перед ней проблему.

– Я часто думал о том, что скажу тебе, когда мы наконец сможем поговорить, как два человека. Я тренировался, принимал вид знакомого тебе мальчика и вслух произносил слова в зале под моим озером. Но теперь ты стоишь передо мной, и я все позабыл.

Она огляделась. Может, когда лес создавал копию Линка, он тогда же и построил маяк? Чтобы у него был дом? Может, они с Линком подали ему идею, когда строили свои маленькие пирамидки в форме маяка?

Люди бы сказали про свое жилье: «Тут я сплю» или «Тут я ем». Однако хозяин маяка проследил за ее взглядом и объяснил существование маяка так: «Это как сон».

– Ты спишь?

– Я… хм… я не помню, чтобы мне что-то снилось. – Он опустил взгляд.

Ответ казался не таким взвешенным, не таким продуманным, как речь за минуту до того. Было в этой неуверенности что-то робкое – какая-то застенчивость.

– Это похоже на то, как ты говоришь о снах.

– Расскажи мне, – сказала она.

Лес раскрыл рот Линка и начал.

Однажды мое тело было каждым деревом, что меня населяло, «лесом». Мне было одиноко.