Не доллар, чтобы всем нравиться

От удивления я чуть не долбанула фотоаппарат об сетку.

– Что? А как же вся эта история с прадедушкой? Как же то, что бейсбол объединяет?

– Я и сейчас люблю бейсбол. Я просто не уверен, что хочу в него играть.

Я навожу фотоаппарат на Лена, но из-за этого огромного объектива мне приходится сделать шаг назад.

– Не понимаю.

Лен выставляет ладонь, чтобы загородить объектив.

– А можно теперь я возьму фотик?

– Убери руку.

– Я люблю фотографировать, а не фотографироваться.

– Да ладно тебе.

Наконец он уступает, и мне удается щелкнуть его. На снимке он улыбается, но немного смущенно.

– А почему ты не хочешь возвращаться? – спрашиваю я, любуясь снимком. Кадр вышел отличный, хотя ума не приложу, как у меня так получилось.

– Не хочу, и все.

Я снова направляю объектив на поле и успеваю снять нового питчера из Харгис, плотного блондина по фамилии Уолнс.

– Ты боишься, что не сможешь играть как раньше?

Я уже опускаю фотоаппарат, а Лен все молчит, и я думаю, что, наверное, его вниманием полностью завладела игра. Однако он смотрит в землю.

– Вообще-то мой врач сказал, что я мог бы вернуться уже в этом сезоне. – Он чертит линию носком кроссовки. – Что если я буду осторожен и буду упорно работать, то в конце концов я, наверное, смогу играть на прежнем уровне. Наверное.

– Но это ведь хорошо?

– Может быть. Просто не знаю, стоит ли оно таких усилий.

Лен пытается сказать это небрежно, как бросить ключи на стол, но какая-то нотка в его голосе меня огорчает.

– Ну, конечно, стоит, – помимо воли говорю я. – Я никогда не видела тебя в деле, но если даже ты играешь в два раза хуже, чем Макинтайр, – здесь у него дергаются губы, – тогда я бы сказала, что ты довольно крут. – Он делано закатывает глаза. – А если ты умеешь что-то делать так круто… ну… как ты говорил насчет Джейсона. Это вроде как будоражит.

А теперь на лицо Лена медленно наползает широкая лукавая улыбка, которая мне ничуточки не нравится.

– Погоди, ты говоришь, бейсбол тебя все-таки взбудоражил?

– Нет. О боже, Лен. – Мое лицо начинает гореть без всякой на то причины. – Я просто думаю, что всегда стоит научиться что-то делать классно.

– Я много чего умею делать классно без особых усилий, – шутит он, и я жалею, что под рукой нет бейсбольного мячика, который можно было бы запустить ему в башку.

Но тут улыбка Лена немного меркнет, а взгляд снова устремляется на поле.

– Хочешь по-честному?

– Конечно.

Он потирает левое плечо, а потом тонкий полумесяц шрама, который тянется по внутренней стороне руки в районе локтя

– Как только я понял, что могу бросать бейсбольный мяч лучше, чем большинство ребят, – говорит Лен, – я стал питчером. По большей части, я видел себя именно как питчера. И это правда. Отчасти я не хочу сейчас возвращаться, поскольку боюсь, что не смогу играть как прежде. – Он прислоняется к сетке. – Особенно потому, что на этот раз я будто бы беру на себя большое обязательство. Я как будто бы говорю: «Я этого хочу». Я хочу быть звездным питчером.

Он не смотрит на меня, но я вдруг все понимаю.

– И именно этого ты больше всего боишься. Что не сможешь добиться того, чего действительно хочешь.

– Ага. – Он проводит пальцем по металлическим ячейкам сетки. – Но это еще не все. Когда я порвал связки – кстати, это было капец как больно, – первым делом все хотели узнать, как спасти руку. Чтобы я смог и дальше быть питчером. Как будто все думали, что моя жизнь кончится, если я больше не смогу играть. А я лежал на койке, ждал, пока подействует наркоз перед операцией, и мне в голову пришла одна мысль.

Тут он снова глядит на меня, словно чтобы проверить, слушаю я или нет. Я опустила фотоаппарат, и теперь он болтается на уровне живота. Я давно уже перестала следить за игрой.

– Именно от того, что я так долго был питчером, я перестал им быть. Я подумал, что это так странно. Как будто мое «я» само себя пожирает.

Он убирает руки в карманы толстовки, поеживается, точно ему холодно, хотя ветер по-прежнему обжигающий.

Я думаю, не положить ли ладонь на его руку, но ничего не делаю.

– Ты хотел новое «я».

– Может быть.

– И ты боишься, что если вернешься, то вернешься всерьез. Может, станешь играть как раньше или даже лучше. И на этом застрянешь. Будешь Леном Димартайлом, звездным питчером. До тех пор, пока это все снова вдруг не исчезнет.

– Наверное.

– То есть ты боишься и проиграть, и победить.

– Ага. – Он издает робкий смешок. – Наверное, проще не возвращаться.

– Ну да, намного проще просто взять и с бухты-барахты избраться в главные редакторы «Горна».

Лен изучает мое лицо, будто пытаясь понять, расстроена я или нет.

– Я тебе это все рассказываю только потому, что ты и так считаешь меня козлом, – беззаботно говорит он.

– Я такого не говорила.

– Ну да. Ты говорила жестче и конкретнее.

– Да что ты?

– Я шучу, Элайза.

Я баюкаю фотоаппарат в руках, ощущаю его непривычную тяжесть.

– Ну, я хочу сказать только одно.

– Неужели только одно?

– Я не думаю, что страх – веская причина что-то делать или не делать.

Лену нечего на это ответить, и какое-то время мы оба смотрим на поле молча.

В конце концов снова приходит черед Джейсона, и Лен толкает меня локтем.