Не доллар, чтобы всем нравиться

Я выпускаю долгий вздох. Вдруг оказывается, что мне хочется чего-то такого запутанного. Я, как прежде, хочу быть главным редактором «Горна» и феминисткой. И хочу, чтобы другие девушки тоже оставались феминистками. Но еще я чего-то хочу от Лена, а чего именно – я и сама понимаю только отчасти. Я вспоминаю вечер после бейсбольного матча. Почему я его поцеловала? Почему я сделала это первой? Почему-то такое чувство, будто в тот момент я что-то потеряла, хотя на самом деле это не так. В смысле, я знаю, что он ответил на мой поцелуй – боже, и как ответил! – но чего хотят парни, и так понятно. Но должна ли этого хотеть феминистка? Должна ли феминистка угрызаться, если этого хочет? И тут я вспоминаю день, с которого началась вся эта бодяга, когда Лен сидел верхом на парте и вслух зачитывал то, что я написала про него, притом таким беспечным тоном, который, как я теперь понимаю, был наигранным. Он притворялся, что мои слова его ничуть не оскорбили, но это было не так. И почему-то именно его деланое равнодушие меня больше всего задевает.

Я чувствую себя мусором.

22

– Так что оно точно должно быть белым, – заявляет Серена, передвигая вешалки в секонд-хенде «Гудвилл» одну за другой. – Белый у меня четко ассоциируется с Грецией.

Я бреду за ней с охапкой платьев, которые она на меня уже нагрузила.

– Вообще-то образ богини Правосудия основан на представлениях шестнадцатого века о богине Юстиции, а ее почитали римляне, – замечаю я.

– Ну, римляне наверняка слизали идею у греков. – Она отмахивается от смены целых империй небрежным движением кисти. – Они же всегда так и делали, разве нет?

Для образа богини Правосудия у меня уже есть весы (которые стояли на консольном столике в коридоре у Серены дома) и меч (его нам одолжил Даг, который на прошлый Хеллоуин наряжался Королем Артуром), так что теперь осталось только подобрать платье. Серена с энтузиазмом вызвалась помочь мне найти идеальное.

Она подает мне очередное бальное платье цвета слоновой кости, и я решаю не упоминать о том, что недавно ученые выяснили: древнегреческие и древнеримские статуи изначально не были белыми, и, скорее всего, мраморные изваяния, которые мы видим сейчас, были раскрашены яркими, может, даже кричащими цветами. Миз Перес, которая вела у нас мировую историю в прошлом году, рассказала нам с Вайноной об этом однажды дождливым днем, когда мы остались на обед в историческом классе. Представление о чистой белизне как образце классического идеала, сказала учительница, это современный миф.

Но Серена, похоже, настроена именно на белый, так что я не спорю. Кроме того, я обеспокоена куда более щекотливым вопросом: как не выдать того, что я поминутно думаю о реакции Лена на этот протест. Сейчас до акции осталось два дня, и чем ближе время «Ч», тем больше у меня сомнений. Он будет делать вид, что ему все равно, но это будет только притворство. Он будет вежливо улыбаться мне, но эта улыбка будет поцелуем смерти, и настоящей улыбки я от него уже никогда не дождусь.

Должна ли я ему рассказать о протесте? Должна ли я сказать, что акция на самом деле не против него самого… хотя в чем-то так и есть?

И в этот миг я осознаю, что не хочу обидеть Лена и не хочу, чтобы он меня ненавидел. Я боюсь, что он будет меня ненавидеть.

– Ладно, давай ты примеришь вот это все, – говорит Серена, навьючивая на меня еще одно платье.

В примерочной ровно столько места, чтобы поместились я и куча платьев, которые я сваливаю на стул в уголке. Кто-то нацарапал шариковой ручкой на стене: «Ты такая красивая».

Я примеряю платье за платьем, а Серена все их забраковывает как неподходящие. К примерочной уже выстраивается очередь, но, вместо того чтобы расценить это как сигнал поторопиться и не задерживать всех этих приятных людей, Серена подключает их к процессу выбора.

– Это в груди слишком свободное, – говорит она, обращаясь к низкорослой женщине, которая держит в руках пару расширенных книзу джинсов.

– Sí, sí, – соглашается женщина, а ее муж безропотно ждет рядом.

А другое платье она комментирует так:

– Эти стразы выглядят совсем не так симпатично, как я надеялась.

– Плюс один, – подтверждает девушка в многоярусной юбке и кроссовках.

Наконец, когда я примеряю простое платье без рукавов, собранное под грудью, Серена пищит от восторга.

– О боже! – восклицает она. – Оно идеальное.

Я кручусь, чтобы продемонстрировать развевающийся подол, но, если честно, не понимаю, что в этом платье такого особенного.

– Хорошее?

– То, что надо, – уверяет Серена.

Все в очереди согласно кивают, и мне кажется, не одна я сейчас почувствовала облегчение, что она наконец определилась.

Пока мы ждем на кассе, у Серены звонит телефон.

– Привет, милый, – говорит она, и голос у нее становится мурлычущим.

Это Джейсон. Мой желудок делает кульбит. Я совершенно забыла об увиденной сцене.

– Я в «Гудвилле», – сообщает Серена собеседнику. Потом хихикает: – С Элайзой.