Не доллар, чтобы всем нравиться

Он забирается на сдвинутые вместе парты и открывает ноутбук, как всегда. Что меня бесит, так это то, что Натали тоже ставит свои вещи рядом и садится, как будто ее кто-то приглашал, а Лен на это не возражает.

– Я слышала, из всей команды ты выбил больше всех аутов, – говорит Натали, которая теперь так и сыплет бейсбольной статистикой команды Уиллоуби.

– Значит, и это ты слышала? – ухмыляется Лен.

– В смысле, в «Горне» читала, – поправляется она. – Как ты стал таким классным питчером?

Он пожимает плечами.

– Наверное, благодаря тренировкам, – говорит он. – Кто его знает.

– Может, это оттого, что ты такой высокий. – Натали упирает подбородок в ладони. – Кстати, какой у тебя рост?

– Метр девяносто, – отвечает Лен. – А у тебя?

– Метр шестьдесят! – Она заливается так, будто ничего смешнее на свете нет.

– Эй, Натали, – окликаю ее я, потому что не хочу блевануть.

Почему она ведет себя как дура? Единственным ее плюсом всегда было только то, что она не тупая.

И Лен, и Натали смотрят на меня.

– Можно твой черновик? – спрашиваю я.

– Конечно, – отвечает Натали. Однако моего вмешательства явно недостаточно для того, чтобы прервать их искрометный диалог, потому что она снова оборачивается к Лену. – Жаль, что ты больше не играешь, – замечает она. – Так здорово было бы посмотреть на тебя на поле.

– Может, еще увидишь, – говорит Лен. – Может, я еще вернусь.

И лицо у Натали становится таким довольным, что я напоминаю:

– Я бы хотела прочитать твой черновик сегодня, Натали.

•••

Позже, заметив Лена возле его шкафчика, я не могу сдержаться. Я подхожу и, не в силах скрыть раздражение, спрашиваю:

– Почему ты всем говоришь, что вернешься в бейсбол, если не собираешься этого делать?

Лен, шарящий в шкафчике среди книг, не спешит отвечать. А когда наконец говорит, слова его звучат так холодно, словно их подали на блюде со льдом.

– То есть… почему я так сказал Натали?

– Ну да.

– А может, я передумал после нашего с тобой разговора.

Он отточенным движением захлопывает дверцу шкафчика. Потом улыбается мне – улыбка его слишком вежливая, и поэтому ничего не значит, – и шагает прочь.

Я увязываюсь следом.

– Не понимаю, как ты ее выносишь, – говорю я, и мой капризный тон даже мне самой противен. – Она такая гадкая.

– Ну, со мной она очень милая.

– Но она явно с тобой заигрывает, – замечаю я. – Постоянно причем.

– А что в этом плохого? – При этих словах он останавливается и поворачивается ко мне, так что я чуть не падаю, запнувшись о его ноги. – Она знает, чего хочет, и четко это показывает.

Лен не выглядит сердитым, но эта реплика – удар, да еще какой.

Я не нахожу ответа, и он поворачивается, чтобы уйти.

– А она тебе хоть нравится? – ляпаю я. – Потому что если нет, то ты не должен ее обнадеживать.

Лен долго меня изучает.

– Не все делится на черное и белое, – говорит он. – Ты, по-моему, это знаешь.

И, не сказав больше ни слова, он уходит.

Я его не задерживаю. Я знаю, что веду себя отвратительно, но что еще я могу сделать? Надо извиниться и сказать: я поцеловала тебя просто в шутку, ничего серьезного, ты мне не нравишься.

Вот только я не могу заставить себя это произнести, поскольку я не уверена, что это правда.

И эта внезапная мысль меня тревожит. Первая моя реакция – смутное разочарование в самой себе. Какая банальщина – запасть на такого парня, как Лен. Как избито. Этот парень всего полгода назад ходил в куртке школьной бейсбольной команды. Почему я не могла влюбиться в кого-то вроде Джеймса, у которого хотя бы прогрессивные политические взгляды и который раньше встречался с курильщицей? Вторая моя реакция – это паника. Через два дня я должна встать во главе акции протеста против того, чтобы Лен стал главным редактором «Горна» в следующем году. Он не должен мне нравиться. Я представляю, как верхняя губа Вайноны изгибается, как всегда бывает, когда ей что-то противно. Или как Серена швыряет мне в лицо свою новую книгу о феминизме и кричит: «Он тебе нравится? Тебе, значит, нравится патриархат?»

Если это вылезет наружу, все, что я говорила о феминизме, превратится в полный фарс. Сама я бы могла это пережить, но теперь, когда другие люди столько поставили на кон, я не могу этого допустить. По последним подсчетам Серены, в акции участвуют уже шестьдесят четыре человека. Кажется, это не так много, пока не задумаешься, что шесть процентов учащихся школы готовы выйти протестовать, ведь ты им сказала, что это нужно и важно.

Может, надо все отменить? Вот только есть у меня ощущение, что это был бы самый нефеминистский поступок из возможных. Я уже знаю, что обо мне скажут: Элайза дала по тормозам из-за парня. И надо же, именно из-за этого парня.