Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

Выражаю также надежду, что мой сын Григорий может и дальше рассчитывать на ваше гостеприимство, как в Надеждино, так и в Москве, если ваши намерения и вправду увенчаются переездом, хотя, право же, я слегка удивлён этому вашему намерению – я искренне считаю, что никакая Москва и никакое Подмосковье не могут сравниться с нашими краями. Впрочем… впрочем, я думаю, каждый человек считает так же и может произнести те же слова и о своей родине, где и какая бы она не была. Даже и степняк-киргиз любит свои степи, где глазу остановиться не на чем – только полынь да ковыль, сайгаки да верблюды, и не понимает нас, русских, которые любят жить в лесах да по берегам больших и маленьких рек.

Странно, что меня потянуло на лирику и философию – я себя не считаю большим знатоком этих премудростей, а только вот иногда прорывается что-то такое. Странно. Пожалуй, я оставлю эти премудрости вам – вы-то точно понимаете в этом больше, чем я, отставной майор.

Преданный вам – Матвей Шепелёв

Новотроицк, 28 июня 1825 года.

12

Дневниковые записки Григория Шепелёва

3 июля 1825 года

На Петровки приезжали Аксаковы – Сергей Тимофеевич вдвоём с сыном Костей. Жаль, что Косте со мной было не гораздо интересно – ему всего восемь лет, ему больше подошла компания сестрёнки Аннет. Забавно было видеть, как он ухаживает за ней за столом, и как она принимает эти ухаживания – серьёзно, истово как-то, что ли…

Вечером, когда я вылез из окна мансарды и крался по кровле к прислонённой лестнице, я случайно услышал разговор отца с Сергеем Тимофеевичем. Конечно, подслушивать и подглядывать нехорошо, мерзко и подло – хуже, мерзее и подлее может быть только фискалить. Но в оправдание своё я могу сказать то, что я не собирался ничего подслушивать – я крался по краю кровли, балансировал, чтобы не свалиться вниз с двухсаженной высоты – ну похвалиться собственной храбростью, пусть даже и перед самим собой – святой дело, не без того. А окно из отцовой курительной комнаты (батюшка с Сергеем Тимофеевичем опять сидели именно там, в эркере у распахнутого окна) доносились их голоса, и я сначала даже не обратил на них внимания, а потом расслышал о чём они говорят – и уже никакая сила не смргла бы заставить меня перестать слушать. Замер и слушал. Да и стыдно было – шевельнись неосторожно, и они, услышав меня, точно решат, что я подслушивал нарочно. И уши ведь не заткнёшь. Да и не хотел я их затыкать – себе-то самому можно признаться уже.

Сидел, как горгулья или химера на Нотр-Дам (доводилось видеть литографии!), скорчившись, на краю кровли, у самого жёлоба, опёртого, по старинной русской манере, на причудливо выгнутые курицы, и молился в душе, чтобы никого из челяди не принесло вечером на двор к окну курительной.

Слушал и помимо воли заливался краской.

Не знаю, откуда пророс у них этот разговор и с чем был связан, но мне казалось очень важным его услышать.

Аксаков: Слышали вы, я чаю… (небольшая пуаза, словно обладатель голоса вкусно затягивается дымком из трубки – а скорее всего, так и было) про графа Шереметева и его скандальную женитьбу?

Отец: Да… доходило до меня что-то такое. Смутно. Но я слышал, что всё разъяснилось, и он сумел-таки представить нужный вид для своей невесты…

Аксаков: Сразу видно, что вы далёкий от столичной жизни человек… не примите это в обиду или похвальбу, дражайший Матвей Захарович, простите, если невольно выразился в таком духе. Просто есть вести, которые можно услышать только в столицах. Вид-то он, конечно, представил, и формально можно верить, что жена его действительно происходит от некоего шляхтича Ковалевского…

Отец (с явным интересом): А на самом деле?

Аксаков: Вся беда графа была в том, что его невесту прекрасно знали все его родственники, друзья и знакомые, и даже сама государыня Екатерина Алексеевна. Отлично знали, что она была его крепостной, знали и имя – Проська Ковалёва, отлично знали её как актрису его театра – Прасковью Жемчугову. Знали и то, что граф с ней живёт блудно. (Отец в этом месте звучно кашлянул, словно ему в горло попала табачная крошка, а я густо покраснел). Дело, в целом житейское, кто бабке не внук (Тут отец хмыкнул, а я покраснел, должно быть, ещё гуще – щёки и уши так и пылали, может быть, даже и светились в темноте), но жениться в таком случае всё-таки моветон. Не так ли рассуждает общество?

Отец (задумчиво): Так, Сергей Тимофеевич, так. Но ведь он всё-таки женился на ней, разве нет?

Аксаков: Да. И разрешение на этот брак дал сам государь Александр Павлович, а свидетелем был князь Андрей Николаевич Щербатов. Шереметев невесте вольную дал, фальшивый вид выправил с родословной и женился. Превозмог своей волей обстоятельства ради любви, так сказать, и достоин за то уважения. Но не в глазах света, увы.

Отец (со вздохом): Увы.

Аксаков: Да и прожила она после того недолго. Чахотка. Обычное дело в Петербурге.