Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Шарло несколько раз приходил навестить его в крепости, да только вот пустили его только раз всего – Завалишин знал об этом из писем, которые до него доходили стараниями фельдфебеля.

Два гребных баркаса растаскивали мост на две половинки, пропуская пароход, видно было, как в дюжих матросских руках гнутся добротные сосновые весла.

Вот ширина прохода стала достаточной, пароход нырнул между крайними понтонами, разведя волну – она качнула и понтоны, и баркасы, швырнула их в стороны. На ближнем кто-то из матросов, должно быть, первогодок, чуть испуганно ахнул (слышно было и на пароходе), а остальные весело расхохотались.

– Не бои́сь, салага! – крикнул рулевой, поворачивая веслом.

Но баркасы уже остались позади, и пароход заваливался влево, целясь к крепостной пристани.

Причалили – пароход мягко толкнулся кранцами в пристань, и офицеры вдруг засуетились, словно им было куда спешить.

Завалишин не спешил. Он дождался, пока команда принайтовит чалки, пока не ударятся о борт брошенные с пристани сходни, и только тогда нехотя встал на ноги, повел плечами – затекла спина.

Воропаев опять оказался рядом с ним, но, слава богу, теперь не пытался заговорить – Дмитрию разговаривать по-прежнему не хотелось совершенно.

И в тот момент, когда он перешагивал с палубы на сходни, лейтенант поднял голову и увидел.

Над парапетом крепости высился покой – два толстых, кругло отёсанных столба и поперечина над ними.

Виселица.

– Что это? – похолодев, спросил Дмитрий. Все остальные офицеры тоже замерли на сходнях и смотрели туда же. – Это что, будет казнь?

– Будет, как же, – внезапно буркнул ближайший (на сажень) караульный солдат – они стояли в два ряда по обе стороны сходен. – Была уж, господин хороший… сегодня и была, на рассвете…

– Заткнулся бы ты, братец, – процедил Воропаев, неуловимым движением возникая между солдатом и Завалишиным. Здоровенный кулак штабс-ротмистра, который Платон Сергеевич показал солдата, внушал уважение, и солдат смолк. Воропаев же повернулся к Завалишину, и лейтенант поразился – на лице штабса уже не было ни капли сочувствия. – Дмитрий Иринархович, прошу вас, пройдите…

– Господин штабс-ротмистр… – Дмитрий старался говорить как можно твёрже, и Воропаев вздохнул, снова смягчаясь:

– Дмитрий Иринархович… – он взял лейтенанта за рукав, – ну да… сегодня утром повесили пятерых, кто по высшей категории осуждён…

– Вы… – Завалишин на мгновение осекся, ему не хватало воздуха. – Вы знали?!

– Увы, – штабс-ротмистр отвёл глаза. – Знал, конечно…

Конечно знал.

Дмитрий сжал зубы, выдернул руку и пошел прочь.

5. 14 июля 1826 года. Гвардейский экипаж

Вестовой приехал к Аникею рано утром.

Мичман Смолятин-младший ещё только умылся и старательно водил бритвой по щекам, время от времени отвлекаясь на то, чтобы провести лезвием по ремню – бритва была старая и уже чуть туповатая. Спасало только то, что и щетина у мичмана пока что была слабоват – кто постарше, сказал бы с ядом, что пушок ещё, а не щетина.

Отец, помнится, так и говорил, пока жил у Аникея. Обычно он сидел у сына за спиной, поглядывая на то, как Аникей мучается, посмеивался и попивал холодный сбитень. Особенно его забавляли Аникеевы усы, которых пока что было почти не видно – так, несколько едва заметных русых волосков над верхней губой, которые Аникей, тем не менее, старательно оставлял, не трогая их бритвой. Впрочем, это продлилось недолго – через два дня после того, как младшего мичмана выпустили из крепости, старший сложил чемодан и уехал в Архангельск, сочтя свою миссию выполненной. И сейчас, как водится, должно быть, болтался на своей «Новой земле» где-нибудь около Груманта или ещё где – что там решили в морском министерстве.

На стук в дверь Аникей откликнулся не сразу – он как раз придирчиво разглядывал в мутном зеркале свое отражение, выискивая, не остался ли где на подбородке лишний волосок. И только когда в дверь постучали вторично и раздался голос: «Господин мичман!», Аникей нехотя повернулся к двери:

– Кто там? Входи!

Дверь отворилась, в прихожую, чуть пригнувшись в дверях, пролез молодой матрос. Аникей мгновенно его вспомнил – Федька Свечников, служит второй год, рекрутирован из Пскова, в мятеже четырнадцатого декабря держался скромно, по суду получил полтысячи шпицрутенов, выдержал их без единого стона – сам Аникей этого не видел, но знал по рассказам, которые бродили по Экипажу.

– Здравия желаю, ваше благородие!

– Здравствуй, Фёдор, – Аникей терпеть не мог неофициально принятое на флоте и в армии офицерское обращение к солдатам и матросам «братец» – так от него и отдавало снисходительной фальшью и высокомерием. – Что-то срочное?

– Так что, ваше благородие, их высокопревосходительство господин адмирал требуют вас к себе.

Требовать Аникея к себе могло только одно высокопревосходительство – недавно (чуть ли не в один день с освобождением мичмана Смолятина из крепости) командир Экипажа – контр-адмирал Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен.

– Что именно велел передать господин адмирал? – Аникей плеснул себе в лицо водой, протер щеки полотенцем.

Матрос закатил глаза, припоминая, потом проговорил: