Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

– Понимаю, – согласился Дмитрий. Да и чего бы ему на Воропаева злиться – в тот раз, когда штабс его арестовал, его выпустили, и взяли только заново, по милости Васи Дивова да братца Полюшки. На Дивова с Ипполитом ты ж не злишься? И прислушавшись, к себе, Дмитрий честно ответил сам себе: «Нет». Ну а раз так, то штабс и вовсе ни в чем не виноват, в самом деле – приказ есть приказ.

– Это хорошо, что не злитесь, – вздохнул Воропаев. – А то у меня, признаться, душа не на месте была…

– Почему это? – против воли спросил Завалишин. Не лежала душа к разговору, а всё ж не утерпел – не любил лейтенант, когда чего-то недопонимал. И так и сказал. – Не совсем понимаю. Какое вам дело до того, обижен я на вас или нет? Вы свою службу выполнили, меня под арест передали, да и… с глаз долой, из сердца вон, не так ли?

– Оно так, – вздохнул Платон Сергеевич, отводя глаза. Видно было, что ему смерть как хочется что-то сказать, может быть, объяснить, суть своей службы, может быть, рассказать о причинах, по которым он эту службу выбрал (впрочем, и то, и другое Дмитрию было глубоко неинтересно), но он не решался – то ли опасался, что его слова покажутся слишком правильными и красивыми, то ли наоборот, боялся, что не найдет нужных слов. И сказал, сразу видно было, не то, что хотел. – Что вам присудили-то, господин лейтенант?

– Первый разряд, – процедил Завалишин. – Вечная каторга. И не лейтенант я больше… и морей мне больше не видать…

Он оборвал сам себя, словно испугавшись, что сейчас вместе с этими горестными словами он даст слабину и разрыдается. Да что перед самим собой-то душой кривить – именно этого и испугался. Сцепил зубы и замолк.

Штабс, впрочем, ничего не заметил.

– Оно, конечно, – простодушно и с неожиданным сочувствием проговорил он. – Жаль. Вас ведь даже и на Сенатской-то не было, насколько я знаю…

Он тоже оборвал сами себя, понимая, что говорит что-то лишнее и совсем не подобающее его чину и положению. Помолчал несколько мгновений, потом, неловко кашлянув поднялся, пробормотал что-то себе под нос неразборчиво – должно быть извинялся или сообщал какой-то придуманный повод, чтобы уйти, и удалился.

Дмитрий не шелохнулся ни для того чтобы его удержать (ни к чему! даже из вежливости… да и какая тут, к акульим чертям, вежливость?!), ни для того, чтобы поглядеть ему вслед – да и зачем, собственно? Детей ему с этим жандармом точно не крестить. Да и будут ли они, дети-то?

Вечная каторга.

Призрак вечности, огромный и страшный, снова встал над душой, заслоняя солнце (которого и так не видно было из-за навеса), склонился над головой, что-то глухо шепнул на ушко, неразборчиво, но так, что на душе опять стало погано.

Господи, какой он дурак был, что не слушал мачеху, которая торопила с женитьбой! Хоть какая-то радость сейчас была бы, что сын есть! Или дочь. И жена. Что хоть кто-то где-то его ждёт.

А с другой стороны – на что им знать, что муж и отец никогда не вернётся, ибо государев преступник есть, и будет всю жизнь рубить руду где-нибудь в Нерчинске?

Что у них будет за жизнь?

Завалишин прикусил губу – тоска снова подступила вплотную, в горле встал комок.

Вместе с тем, сам себе, не лукавя, он мог бы сказать, что не жалеет ни о чём, что всё, что он делал, не было против его совести и чести, как бы кто не смеялся над столь высокими словами.

Кронштадт был уже плохо виден, когда к Завалишину подсел-таки Вася Дивов.

– Чего от тебя этот жандарм хотел? – словно о чём-то ничего не значащем спросил он. Хотя, возможно, для него это и вправду ничего не значило, и спрашивал он, просто, чтоб было с чего разговор завести.

– Да, – Дмитрий чуть шевельнул плечом – объяснять не хотелось. Но придется. – Знакомство наше вспомнил, спрашивал, что мне присудили, какой приговор…

– Какое ещё знакомство? – не понял Дивов.

– Так это ж он меня арестовывал на Рождество, – криво усмехнулся Завалишин. – В имение наше приехал, потом в Симбирск за мной… потом мы с ним в одной кибитке ехали оттуда… мало не две тысячи верст. Поневоле за доброго знакомого считать начнёшь…

Вася невесело засмеялся – видно было, что ему вовсе не смешно.

– Митя, – нерешительно сказал он. Помедлил пару мгновений и добавил. – Митя, ты меня прости…

– Оставь, – вздохнул Завалишин. – Они всё равно нашли бы, к чему прицепиться, и без твоих показаний. Я на тебя не сержусь…

Помолчали.

– Как думаешь, куда нас сейчас?

– В крепость обратно, скорее всего, – подумав, сказал Завалишин. – А уж потом… потом по этапу погонят.

В Неву входили уже во втором часу пополудни.

Пароход, бодро чапая машиной, бежал против течения. Вот уже и Большая Нева, и факелы на ростральных колоннах, и Исаакиевский мост.

По левому борту мелькнуло высокое и узкое здание корпуса – где-то там сейчас те трое мальчишек – брат Аникея, Влас, кажется, и этот отчаянный Гришка с английским прозвищем, и литвин Глеб… Хотя нет, у них же вакации уже должны быть. Нет там никого, даже и задушевного приятеля Шарло Деливрона.