Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Только переговариваются рядом двое статских – разговаривали неожиданно по-польски, Аникей знал на этом языке с десяток слов – ничего удивительного для космополитичного Петербурга, здесь каждый знает с десяток слов на большинстве европейских языков, тем более, что в городе в любой момент можно встретить хоть поляка, хоть голландца, хоть испанца.

Понять, о чём говорят поляки, он не мог, не настолько он знал язык, но кое-что уловить сумел. Понял, к примеру, что одного зовут Юзеф, другого – Александр.

Около крепостной пристани – неожиданно! – пароход «Елизавета». Из трубы едва заметно курится угольный дым, на палубе – четверо солдат, ружья с примкнутыми штыками, офицер…

Сутулая фигура офицера неожиданно показалась Аникею странно знакомой. Он вгляделся, подкрутил объектив трубы, наводя резкость.

Штабс-ротмистр Воропаев! – вспомнил он жандарма, который пришёл его арестовывать пятнадцатого декабря.

От удивления Аникей едва не выпустил трубу из рук, но в последний момент удержал – не хватало ещё подарок Мити Завалишина, привезённый аж из Бразилии, в Неве утопить.

Поставил трубу объективом на парапет.

Для чего около крепости стоит «Елизавета»?

Всерьёз захотелось понять.

Но никаких предположений у Аникея возникнуть просто не успело – на эспланаде неожиданно зарокотали барабаны.

Началось?!

Мичман вскинул трубу к глазам, вжал окуляр в глазницу.

Да, началось.

В ворота крепости выходила небольшая группа людей – мундиры, эполеты – по сторонам от них, склонив ружья с примкнутыми штыками, редкой цепочкой шли солдаты.

Под рокот барабанов подконвойные построились в ряд – их было не более полутора десятков.

«Их что, всех будут вешать?! – потрясённо подумал Аникей, и труба снова дрогнула в его руках. – Да нет же, верёвок всего-то пять!»

Перед арестантами возник офицер в золотых эполетах, поднял перед собой бумагу, что-то говорил – до предмостья долетали только отдельные обрывки слов, едва слышные, не громче шёпота.

К переднему арестанту подступили двое профосов, толчком заставили его упасть на колени. Один поднял над головой арестанта шпагу, с усилием выгнул клинок. Клинок лопнул – до моста долетел отчётливый щелчок, словно сломалась сухая ветка под ногой. Второй профос тем временем сорвал с плеч арестанта эполеты, рывком стянул с него мундир, принял из рук первого обломки шпаги и отошёл назад, к костру. Первый же, тем временем набросил на плечи осуждённого какой-то серый балахон с ярким красным пятном на спине.

Бушлат.

Арестантский бушлат с бубновым тузом.

Второй профос тем временем швырнул в огонь мундир, эполеты и обломки шпаги. А первый, подхватив арестанта под локти, помог ему встать на ноги.

В этот миг раздался тоненький свисток парохода, и Аникей перевёл трубу в его сторону.

Вовремя!

По сходням на борт парохода поднимались люди. Аникей навёл резкость и ахнул. Они!

Братья Бестужевы. Торсон. Арбузов. Вишневский. Кюхельбекер. Чижов. Братья Бодиско. Братья Беляевы. Дивов. И Митя Завалишин, конечно.

На мгновение Аникей вдруг ощутил острый позыв прыгнуть в воду и вплавь добраться до парохода, уже и ногу приподнял, – вот-вот через парапет махнёт! В последний момент опомнился.

Четырнадцать арестантов поднялись на борт, пароход снова свистнул паром, отвалил от пристани и бодро побежал вниз по Неве.

В костре густо чадили остатки воинского обмундирования, десяток арестантов сменялся десятком, Аникей насчитал уже пости сотню человек («Господи, да сколько же вас?!»), обряженных в бушлаты уводили обратно в крепость, а на смену им выводили новых.

Поляки негромко разговаривали между собой, передавая из рук в руки бинокль английской работы – к ним за время казни присоединился третий, совсем ещё мальчишка, моложе Аникея. Точно так же, как и с двоими первыми, Аникей сумел уловить имя – Габриэль. Этот смотрел на казнь не с тем жадно-болезненным любопытством, как Юзеф с Александром, да и как наверное, все остальные зеваки, а как-то странно, словно он был доволен тем, что видит, и одновременно разочарован, словно ожидал чего-то большего. Большей жестокости. Большей крови.

Барабаны внезапно ударили как-то иначе, протяжно и неожиданно громко, и Аникей вжал подзорную трубу в глазницу неожиданно для себя слишком сильно, до боли.

Вывели пятерых.

Мичман Смолятин похолодел.

И верно – их не стали останавливать у костра на эспланаде (тот уже вовсю чадил, и густой чёрный дым стелился над невской водой), а провели сразу к виселице.

В толпе зевак на мгновение возникло оживление, загомонили голоса.

И тут же стихли, словно отрезанные ножом.

Аникей всмотрелся.

Четверо незнакомых в военной форме, сухопутчики, армеуты, а вот пятого Завалишин узнал сразу. Мгновенной вспышкой чужой памяти увиделось – заснеженная брусчатка, всадник на белом коне, парадный мундир с генеральскими эполетами, бикорн с пышным белым султаном, и вот этот статский, едва ли не в мужичьем платье, целится генералу в спину из пистолета.

Каховский!