Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

В полной тишине, – только глухо рокотали барабаны! – пятеро приговорённых один за другим поднялись по ступеням на скамейку, стали каждый под петлёй. Аникей на мгновение оторвал от глаз трубу, утёр холодный пот со лба – представил себя на их месте, и колени дрогнули – а смог ли бы он так же держаться, как они?

На головы осуждённым надели серые холщовые мешки – холстина скрыла всё тело до самых пят, петли легли на шеи, палач торопливо соскочил на парапет, двое солдат встали по обе стороны от скамейки, барабаны ударили громче. По незримому сигналу солдаты разом ударили по скамейке, она повалилась набок и под многоголосое «Ах!» пять тел ринулись вниз.

Мерзкий хрустящий звук, смешанный со звуком перетянутой басовой струны, и сразу же за этим – глухой звук лопающейся верёвки – и два мешка рушатся на парапет, а потом и на брусчатку бесформенными телами.

– Пся крев! – потрясённо выговорил рядом с Аникеем Юзеф. Мичман крупно сглотнул.

Вокруг упавших тел уже суетились солдаты.

Помилование?!

Ведь помилование же!

Три оставшихся тела судорожно дёргались на верёвках, постепенно затихая.

Солдаты стащили с упавших мешки, подхватили под локти и поволокли обратно в крепость – видно было, что ноги арестантов судорожно подрагивают.

Аникей вдруг ощутил, что его руки опять взмокли, дыхание пресеклось, и он уже почти не дышит, и вот-вот выронит трубу в воду. Мичман с усилием вздохнул, прогоняя воздух в лёгкие, опять поставил трубу на парапет и отёр ладони носовым платком. Руки мелко подрагивали.

– Несут! – сдавленно выкрикнул кто-то, а Юзеф рядом опять негромко выругался: «Холера ясна! – и протянул бинокль Габриэлю. – Не моген на то патшець!»[4]

Аникей снова схватил трубу.

Двоих сорвавшихся вывели обратно на парапет и подняли скамейки.

Их будут вешать снова!

Мешки. Петли. Скамейка.

И снова ринулись вниз два тела.

Конец.

Аникей с усилием разжал стиснутые на подзорной трубе заледенелые пальцы.

4. 13 июля 1826 года. Большая Нева

На обратном пути уже никто не смеялся и не шутил – даже до самых весёлых и беспечных дошло, что всё всерьёз. Завалишин опять пел на то же самое место, закутался в бушлат, застегнул непослушными пальцами большие костяные пуговицы.

Фуражка исчезла в волнах залива вместе с эполетами, мундиром и обломками шпаги, а на голову Дмитрию нахлобучили войлочный малахай, обычный головной убор арестантов, в пару к бушлату.

Задувал зюйд, и пароход качало на волне. Один из караульных солдат укачался и висел на фальшборте, высунув голову наружу – подкармливал корюшку. Второй держался – уцепился одной рукой за леер, другой – за ружьё, глядел на всех круглыми большими глазами – видно было, что он боялся сразу и того, что ему станет дурно, и того, что его после за это накажут, и того, что из-за его слабости что-то случится.

Завалишина так и подмывало сказать: «Да не бойся, парень, куда мы с парохода-то убежим, блюй за милую душу», но настроения шутить, даже саркастически, не было.

Остальные двое солдат стояли ближе к носу, и с пассажирской палубы их не было видно.

Ветер швырял угольный дым прямо на палубу, не спасал и навес. Дмитрий, когда дым попадал ему в лицо, морщился и отворачивался, но пересаживаться на другое место не хотелось. Не велик барин, потерпишь до крепости, не так уж и долго.

Остальные офицеры (бывшие офицеры, бывшие!) тоже сидели на пассажирских сиденьях, кто где, кучками по двое-трое. Кто-то негромко переговаривался, но большинство молчали. Кто-то глядел в сторону южного берега, видимо, разглядывал еле виднеющийся на горизонте Петергоф, кто-то просто смотрел на бегущую за бортом воду.

Рядом с Дмитрием опять было пусто – то ли просто так сложилось, то ли нелепая сплетня об его фискальстве всё ещё довлела над умами, не поймёшь.

Он не был этим огорчён, хотя и рад, конечно же, тоже не был.

Как будет, так и будет.

Скрипнули ступеньки трапа, кто-то прошел по палубе и сел рядом с Завалишиным.

– Не возражаете?

Лейтенант покосился на непрошенного соседа – жандармский штабс-ротмистр, сутулый коренастый, с грубыми, хотя и очень знакомыми чертами лица.

– Извольте, – нехотя ответил он. Радости от такого соседства мало, да только и просто так сидеть и смотреть в пространство, как некоторые из товарищей по несчастью, тоже не дело.

– А вы меня не помните, Дмитрий Иринархович? – неожиданно спросил жандарм. Интересно, откуда бы, чуть не сказал Дмитрий, но вовремя спохватился – а ведь и правда, лицо штабса уже второй раз показалось же ему знакомым! И в тот же миг вспомнил.

– Штабс-ротмистр Воропаев, если я правильно запомнил, – бесцветным голосом сказал он. Ещё бы не вспомнить того, с кем проехал в одном возке целую неделю от Симбирска до Петербурга. – Платон Сергеевич, кажется?

– Точно так, – согласился Платон Сергеевич добродушно. – Вы, я надеюсь, не злитесь на меня? Сами понимаете, служба…