Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Просачивались из крепости, с заседаний Следственной комиссии, из дворца, из гвардейских казарм. Отовсюду.

Но слухи оставались слухами.

Аникей о времени казни товарищей узнал случайно, от знакомого офицера – его назначили старшим над сводным отрядом гвардии, который должен был надзирать за порядком во время экзекуции.

В третьем часу ночи мичман Смолятин-младший стал собираться.

Отец проснулся, когда Аникей надевал шинель.

– Ты куда это, Аникуша? – мичман Смолятин-старший сел на постели, откинув одеяло. От Иевлевых он съехал сразу же после освобождения сына, – не хотел стеснять столичную родню. Да и потом, они ведь не его родня, а Февроньина.

Аникей остановился на пороге, подумал несколько мгновений, что бы лучше ответить отцу, но никакой удобной и убедительной лжи не придумалось, и он решил сказать правду.

– Завтра, на рассвете… а вернее уже сегодня, их казнят, – мучительно сказал он, не зная, куда спрятать глаза. – Я должен быть там…

– Нет! – отец отбросил одеяло, встал. Глаза на его ещё худом после болезни лице горели страшно и бешено. – Не ходи!

– Я должен.

– Глупо! – возразил отец. – Кому и что ты докажешь? Кому и чем ты поможешь?!

– Я не для того, – покачал головой Аникей, застёгивая шинель. Поискал глазами фуражку, сорвал её с гвоздя. – Я просто должен там быть.

– Кому ты должен? – лицо отца мучительно скривилось.

– Им. И себе, – Аникей решительно нахлобучил фуражку на голову, глянул в небольшое, чуть помутнелое от времени зеркало, привычно выравнял фуражку ребром ладони по середине лба. – Ты отдыхай, всё нормально будет. Я вернусь к полудню… вряд ли там дольше что-то протянется.

И, уже не слушая дальнейших отцовских возражений, шагнул за порог и плотно притворил за собой дверь.

Смолятин-старший несколько мгновений смотрел сыну вслед, потом печально вздохнул и снова упал спиной на подушку.

Сын вырос.

Вырос и уже не нуждается в отцовских советах, указаниях и прочем. Так, глядишь, скоро и Власу твои советы не нужны будут, Логгин Никодимович.

Ну что ж тут поделаешь, жизнь такова. Время течёт, старшие стареют, молодые становятся сильными.

Мичман Логгин Смолятин снова укрылся одеялом и перевернулся на другой бок. Идти с сыном поглазеть на казнь мятежников у него не было никакого желания.

Извозчика среди ночи было не найти, мичман отправился пешком. На Васильевский остров Аникей соваться не стал – здраво рассудил, что там как раз и будет самое большое количество зевак – из высшего света. Да и солдат – тоже. Не лучше ль, помаять ноги да обойти с другой стороны в надежде на удачу?

С извозчиком ему всё-таки повезло – случайный зазевавшийся ванька встретился на Екатерининском канале, заломил гривенник, но Аникей не стал торговаться – не до того. Быстро взобрался на пролётку, упал на вытертое кожаное сиденье, украшенное несколькими заплатами, поправил на портупее тубус с подзорной трубой – надежд на то, что он сумеет подобраться вплотную к крепости было очень мало.

Так оно и оказалось – на выезде с Троицкого моста пролётке преградили дорогу солдаты.

– Поворачивали бы вы назад, ваше благородие, – миролюбиво посоветовал мичману хмурый одноглазый фельдфебель, держа под уздцы извозчичью лошадь и ласково поглаживая её по морде. – Запрещено дальше. Эвон, поглядите, – он кивком указал в сторону реки. На набережной около самого гранитного парапета теснилось около сотни человек в статском и мундирах. Они стояли небольшими кучками, оживлённо переговариваясь, мелькали бинокли и подзорные трубы.

Такие же счастливчики, как он, до кого донеслась весть о казни. И такие же несчастливцы, которых не пропустили к крепости.

Хмурый взгляд фельдфебеля вдруг очень живо напомнил Аникею четырнадцатое декабря – то, как он пытался пробраться к Сенатской. И в следующий миг он узнал фельдфебеля – именно он и ловил Аникея тогда на стройке Исаакия. Видимо, и солдат тоже узнал мичмана – в его взгляде появилось что-то странное и неуловимое, он чуть мигнул, словно прогоняя наваждение, но смолчал, должно быть, рассудив – то дело господское, не наше.

Спорить Аникей не стал. Соскочил с пролётки, сунул извозчику пятиалтынный вместо уговорённого гривенника («Покорнейше благодарим, ваше благородие!»), хлопнул его по обтянутой зипуном дюжей спине и отошёл к парапету. Несколько мгновений разглядывал толпу, потом, не найдя ни одного знакомого лица, принялся расстёгивать застёжки тубуса.

Благо, что заранее позаботился добыть на этот день увольнительную у начальника Экипажа.

Первое, что бросилось в глаза, когда он навёл трубу на крепость – виселица. Свежеотёсанная деревянная рама-покой[3] двухсаженной высоты на парапете крепости, пять свисающих верёвок с петлями, полусаженная скамейка под ними. Аникей похолодел и с трудом нашёл в себе силы перевести трубу левее, на саму крепость. Пока что там не наблюдалось никакого шевеления, только недвижно стыли солдатские шпалеры – на набережной, на эспланаде, на крепостной стене, на кронверке. Да ещё горит посреди эспланады костёр.

Тишина.

Только слышно как за парапетом плещутся плоские невские волны.