Не достигнуть координаты Х

– Кино – это травма, – с каким-то скверным фанатизмом произносит голос Джин Бэттерс. – Ты можешь снять про меня кино. Я верю, что ты снимешь кино про все, что ты захочешь, и станешь знаменитым режиссером. Ты заслуживаешь быть счастливым. Я – нет. Я никогда не буду счастлива. Я не буду счастлива, потому что я несчастна в своем теле, я несчастна с самой собой, со своей больной башкой, которая ненавидит меня и говорит убить себя.

Меня дерёт паника.

Я еду дальше.

– А потом случился Виктор Полански. Может быть, я бы умерла раньше, если бы он не придумал эту глупую шутку с «мифами о Джин Бэттерс», благодаря которой мы знакомы сейчас. Я до сих пор не верю, что она сработала. Это ведь просто глупая завязка для романтической истории, но наша, отнюдь, не такая.

Я уже проезжаю Пятидесятое шоссе.

Я уже совсем близко, Джин.

– И эта завязка дала мне возможность стать к тебе ближе. Боже, знал бы ты, как я была счастлива, когда ты стал говорить со мной не как с обычной одноклассницей, от которой ты знаешь лишь имя. Когда мы стали обниматься, курить вместе, переписываться в «Директ», я почувствовала себя самой счастливой девушкой на планете Земля. Я думала, это спасёт меня от суицида. Да я, чёрт возьми, надеялась на это. Но мои комплексы дали о себе знать.

Голос Джин Бэттерс поддёргивается смешком.

Он говорит:

– Даже ты не спас меня от суицида.

На некоторое время он замолкает. Мои руки потеют от мысли, будто бы это всё, но звонок не прерывается. Я слышу её едва слышимое дыхание, но ведь слышу же. На фоне режет уши ветер. Мне режет уши пустота.

Я молю сказать её ещё хоть слово.

Но у меня самого нет смелости, чтобы говорить.

– Но это не твоя вина, – вновь начинает Джин. – Вообще, это и не твоя обязанность – лечить кого-то от психических проблем. Ты сделал для меня слишком многое, Коул Прэзар. Я ценю всю твою поддержку и любовь, Коул. Я рада, что мы стали с тобой друзьями. Ты был хорошим другом, Коул. Но я не была. Я никогда им не стану.

Я слышу, как она вытирает слёзы.

– Я надеюсь, ты найдёшь свою настоящую любовь, – спокойно говорит голос Джин Бэттерс. – Снимешь кино. Станешь счастлив.

Её голос вновь поддёргивается усмешкой.

В этот раз – дружеской, а не издевательской.

Он говорит:

– Я верю, ты сможешь.

Девять минут три секунды.

Я оказываюсь на подножии моста, когда голос Джин Бэттерс произносит следующие слова:

– Я не знаю, как заканчивать это письмо. Я не могу тысячекратно повторять признание в любви к тебе. Тебя явно стошнит.

Я набираю скорость и мчусь к середине.

Голос Джин Бэттерс говорит:

– Наверное, конец будет просто будет лишним.

Я бросаю велосипед и на онемевших ногах бреду к середине Хаскис-моста.

Голос Джин Бэттерс говорит:

– Береги себя.

А затем – недолгая пауза с некоторым шипением, похожим на перемотку пластины. Через секунд пятнадцать, ровно в десять минут по таймеру нашего разговора, голос Джин Бэттерс снова говорит, что у меня есть ровно пятнадцать минут, чтобы спасти её от суицида.

Её голос безразличный, как в самом начале. Её голос говорит, что она стоит на середине Хаскис-моста в попытке сброситься, и я не являюсь тому причиной.

Но её самой на середине Хаскис-моста нет.

Я смотрю на серые обшарпанные перила на том месте, где недавно, мне кажется, стояла её фигура. Об этом свидетельствует привязанный изолентой к перилам телефон с вызовом моего номера, и буквально под ним – виданный мною ранее диктофон. Запись холодного, затем – саркастичного, затем – рыдающего голоса Джин Бэттерс повторяется вновь и вновь.

Джин Бэттерс больше здесь нет.

Мои руки, дрожащие то ли от холода, то ли от шока, сдирают телефон с диктофоном. Я выключаю вызов и заканчиваю воспроизведение записи. Оба инструмента опускаются на холодный серый тротуар. Мои руки – на перила. Я склоняюсь над рекой, где-то далекой, спрятанной под Хаскис-мостом, и слушаю, как разрывающий грохот машин пытается скрыть от меня собственные рыдания.

В Прэтти-Вейсте резко всходит яркое, ослепительно жёлтое солнце.

Моё бренное тело сводит то ли от холода, то ли от безумия.

И, конечно же, от боли.

Я смотрю вниз – туда, где могла пропасть моя подруга.

Я ничего не вижу, но точно чувствую одно.

У меня кружится голова.

Эпилог.

Это было в октябре следующего года.

Через месяц мне исполнялось девятнадцать лет.

В Прэтти-Вэсте шесть утра. Час назад шёл ледяной дождь, но лужи уже успели просохнуть. В воздухе морозит стужа. Это была необычная погода для октября – и очень грустная для моего последнего дня здесь.

Я стоял на вокзале.

Мой рейс должен был отбыть через двадцать пять минут.

На руках у меня – билет до Лос-Анджелеса. В голове – воспоминания вчерашнего дня. Вокруг меня суетились и мелькали родные люди, обнимая и поздравляя с поступлением в киношколу. Я слышал даже поздравление от своего директора; он помог мне больше остальных людей в этом деле. Он говорил, что был рад выпустить такого ученика. Мои близкие люди говорили, что будут скучать по мне.

Я тоже скучал.

Я не чувствовал себя счастливым. Ни вчера, ни сейчас.