Не достигнуть координаты Х

Глаза я запомнил больше всего. Её взгляд явно не обладал той взволнованностью, бывшей в глазах её дочери, но они имели определённую схожесть: они оба были невероятно нежны, и меня довело это до дрожи.

Мама Джин протянула мне толстовку. Но перед тем – быстро оценила её запах.

– Так и воняет сигаретами, – ухмыльнулась она.

Я неловко улыбаюсь.

– Я обязательно брошу, – роняю я, забирая свою собственность.

Мы переглядываемся.

Мне сводит руки и лицо.

Я должен ей сказать.

Женщина обеспокоенно сводит брови на переносице и, наклонив голову, говорит мне:

– Ты какой-то бледный сегодня. Может, выпьешь чайку?

Я мотаю головой.

– Нет, спасибо, – выдавливаю я. – Я тороплюсь на урок.

Я вижу её улыбку.

Я подумал в тот момент: как же чертовски она была похожа на свою дочь.

Мои руки уже потянулись к ручке двери, торс повернулся наполовину к выходу, но чувство обязанности сковывало меня полностью и изнутри. Оно держало меня на пороге восемьдесят первой квартиры, что на два этажа ниже моей, и не хотело отпускать. Мне казалось, что я должен был что-то сделать, чтобы возвращаться сюда снова и снова: но страх, внезапно охвативший меня, сказал мне – я стою здесь в последний раз.

Моя ладонь намертво вцепилась в ручку двери, моя грудь остановилась на выдохе.

Я смотрел на улыбающуюся мать Джин Бэттерс.

Я не хотел, чтобы она улыбалась так в последний раз.

– Скажете Джин, чтобы перезвонила, как вернётся? – говорю я.

Это не те слова.

Мать Джин кивает.

Я тут же сматываюсь из квартиры и, услышав хлопок закрывшейся двери, ринулся к своей.

Мои ноги подкашиваются, мои ноги меня не слушаются. Джин в школе. Я хватаю велик и моментально вызываю лифт. Я заскакиваю на велосипед буквально с первых ступенек подъезда и разрываю воздух на улице. Он свистит у меня в ушах. Я очерчиваю узкие улицы Хаскис-тауна, полосую по Пятидесятому шоссе и нарезаю углы через Нильский проспект.

На улице всё так же прохладно и пасмурно.

Меня пробивает дрожь.

Я еду дальше.

Во дворе школы толпятся кучками старшеклассниками – снова прорвало трубу, поэтому занятия после обеда решили отменить. Ученики явно не горят желанием расходиться по домам и, хохоча, обсуждают свои надежды на завтрашнюю отмену занятий и итоговой контрольной. Кто-то курит без стеснения.

Джин Бэттерс здесь нет.

Джин Бэттерс нигде нет.

Я моментально и в очередной раз набираю её номер, но она не отвечает.

Я строчу ей бесконечные письма в «Директ», но их она даже не читает.

Я настолько увлечён её поисками, что не замечаю пучок светлых волос рядом с собой.

Мне приветственно машут.

Я вздрагиваю.

– Коул! – здоровается со мной Кейт Хоннер. – Как самочувствие?

На моём бледном лице искажается паническая пародия улыбки.

Эмоции собеседницы резко прячут за страхом свою доброту.

– Прекрасно, – говорю я. – Где Джин?

Кейт недоумённо вскидывает брови.

– Разве не дома? – произносит она.

Я чувствую, как у меня дрожат руки.

У меня стучат зубы.

У меня падает из рук телефон.

Я чувствую, как моё сердце отказывает буквально только что.

Мне не хватает здравого рассудка, чтобы что-то сказать.

Кейт замечает мою резкую реакцию и пытается объясниться:

– Она ночевала у меня, а потом ушла домой, – девчонка взволнованно вздрагивает. – Сказала, что не пойдёт сегодня на занятия.

С каждым её словом я чувствую, как их не слышу.

У меня кружится голова.

Я хватаюсь за голову. На улице хоть и пасмурно, но слишком ярко для моих глаз. Я теряюсь в пустоте. Мои глаза панически стреляют по месту, где я нахожусь. Мои глаза дёргаются. Мои глаза болят. Тут пусто, я не здесь. Мне нечем дышать. Я в вакууме.

Я схожу с ума.

– Твою мать!

Я способен только кричать.

Я не вижу тех, кто смотрит на меня.

Кейт панически хватает меня за руку и судорожно спрашивает:

– Что случилось? Куда она могла пропасть?

Я набираю полные лёгкие воздуха и вздыхаю.

Я чувствую свою паническую атаку.

– Всё хорошо, Кейт, – на моём лице снова бездарная улыбка и искаженное спокойствие. – Она, наверное, и в правду дома. Я не проверял ещё.

Моя восхитительная актёрская игра не скрывает настоящего мандража.

Кейт прекрасно различает мою ложь.

По толстовке.

Мы обмениваемся взглядами, и я поспешно прощаюсь с ней. Сажусь на велосипед и еду дальше. Только куда? Я больше не ведал идеями и больше не мог предугадать тех мест, где моя подруга могла находиться. Моя голова была пуста.

Где же ты, Джин Бэттерс?

Она могла выбрать абсолютно любое место в этом чёртовом городе. Она могла укатить в Джефферсон, потеряться в недостроенных дворах, спрятаться там от чужих глаз и увековечить своё одиночество. Она могла присесть на берегу реки под Хаскис-мостом, там, где снуют автомеханики по вечерам, и там, где чернеет земля, врасти чёрными берцами в корень. Она могла остановиться в Хаскис-парке и закурить за створками церкви, найти там профессора по социальным наукам и обсудить с ним религию, а затем, по духовным обычаям, найти покой в царстве небесном. Она могла быть где угодно. Она могла быть здесь или уже там.

Она могла быть уже не с нами.

Эти мысли сводили с ума.