Не достигнуть координаты Х

Ветер свистел в моих ушах.

Я жаждал расслышать каждое последующее слово. Сейчас я больше всего на свете боялся, что любое её слово станет последним. Я искал в каждом слове подсказку, пытался удержать её на линии и внимал абсолютно всё, что её голос мне говорил.

Я мчался к ней, чтобы остановить.

Я мчался к ней, чтобы услышать этот же голос живым.

– Я не представляю, каково это – убивать себя из-за другого человека. Насколько же нужно быть отчаянным или жестоким, чтобы довести кого-то до самоубийства, чтобы допустить мысль, что кто-то может ранить и убить себя из-за твоих слов и поступков. И отнестись к этому нормально. Я просто не представляю, как после этого можно называть этих людей «людьми». Это верх бесчеловечности. Они среди нас. И ты никогда не можешь сказать, кто это.

Голос Джин Бэттерс, такой холодный в начале, начал постепенно дрожать.

Он говорил:

– Ты никогда не можешь сказать, что парень в средней школе доведет кого-то до суицида, а ведь он пускает противные слухи и залазит девчонкам под юбки. Потом кто-то травит тебя из-за твоего лица и слишком тонких губ. Говорят, что ты слишком худая, а парни никогда не трахаются с костлявыми, а тонкогубые не умеют сосать. У тебя только одна лучшая подруга, и та уезжает по окончанию средней школы, потому что её родители разводятся. Твои же родители устраивают скандалы по поводу твоего старшего брата-алкаша и старшей сестры-идиотки, потому что зарплата твоих родителей не настолько большая, чтобы обеспечивать две семьи сразу. И это ты ещё не говорила им про переезд и поступление в университет. Ты влезаешь в отношения с человеком, которого не любишь, просто потому что тебе нужно самоутверждение. Он в тебя настолько влюблен и настолько счастлив с тобой и за тебя, что тебе за это стыдно. Он готов защищать тебя от баскетболистов и противных девчонок. Он любит тебя такой, какая ты есть, и не важно, что у тебя тонкие губы и костлявая задница. Он с тобой не спит, потому что уважает тебя. А ты к нему ничего не чувствуешь. Какой трагичный конец романтической истории.

Я смотрел на таймер разговора.

Ещё только четыре минуты.

У меня ещё было время.

– И на фоне всего этого ты чувствуешь, какая же никчемная тварь из тебя выросла, из девочки, которой гордились мама с папой, которую ставили в пример учителя и которой хвастался твой старший брат. Но ты не идеальный ребенок. Идеальный ребенок – это твоя сестра, которая не соображает, что делает и витает в облаках и родительской любви уже тридцать лет. Ужасный ребенок – это твой старший брат, который потерял интерес к жизни несколько лет назад и только и делает, что спивается, хоть и не берет с родителей ни гроша. А ты – что-то среднее. Ты пустышка.

С содроганием голос Джин Бэттерс сказал:

– Ты – никто.

Я уже проезжал Хаскис-таун и знакомые мне красные дома.

Моё сердце сжималось с каждой секундой всё больше.

– Тебе скоро восемнадцать, а ты уже хочешь сдохнуть, – с горькой усмешкой произнёс голос Джин Бэттерс и с долей издёвки продолжил: – А работала ли ты сварщиком? Голодала ли ты неделями, бродила ли ты зимой по улице в поисках ночлега? Может быть, ты была онкобольной? Так почему ты говоришь, что тебе надоело жить, если ты не страдала по-настоящему?

Слушая её, я одновременно считал количество слов, которые я не произнёс ей вчера.

Они должны сократиться до нуля.

– Я боюсь рассказывать о своих проблемах кому-либо, потому что я прекрасно знаю: кому-то ещё хуже. Я чувствую себя ничтожеством, жалуясь на что-то. А потом всё это копится, и ты сидишь с нервным срывом в ванной. Мама спрашивает, всё ли у тебя хорошо, и ты говоришь «да». У тебя нервный срыв. Там твоя мама. Ты можешь рассказать своей маме о том, что тебе плохо. А потом ты вспоминаешь, что она работает шесть дней в неделю за гроши, и все деньги уходят на содержание твоей сестры. Она ходит в одном и том же с момента переезда из Энтер-дистрикта. Она любит читать книги, но ей попросту некогда, и она…

Тут голос Джин Бэттерс резко срывается на плач.

Сквозь болезненные рыдания, Джин говорит:

– Она никогда не прочитает роман, который ты про неё написала.

Я резко останавливаюсь.

Меня пробирает дикий мандраж.

Джин рыдает мне через провода. Моё тело сжимается от её боли. Слёзы душат и меня. Мои руки трясутся от того, сколько хорошего я мог привнести в жизнь этого бедного, запутавшегося в себе, потерянного человека и от того, что я попросту этого не сделал.

Меня пробирает дрожь.

Голос Джин, раздавленный, продолжает говорить:

– Мне слишком стыдно, что я говорю это именно тебе, Коул. Я слишком люблю тебя и не хочу причинять тебе боль. Но мое сердце попросту страдает, и я никому не могу доверить его тайны, кроме тебя.

Я хватаюсь за руль велосипеда.

Я должен ехать дальше.

Уже прошло семь минут.