Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)

Кто бы мог подумать еще год назад, что она скажет кому-то такое! Марья всегда была сорванцом, мучила нянек, бегала по двору, кричала, лезла в мужские дела, с любопытством подслушивая, как отец говорил с воеводами… Но все это росло внутри нее; представ перед князем Всеславом или кем-то другим, столь же влиятельным, властным, она лишалась дара речи и мучительно молчала. Теперь свобода полыхала, рвалась из Марьи, и она перестала следить за словами, выкорчевала княжеское воспитание, вытрясла этот сор из души…

Кощей усмехнулся, чему-то радуясь, и наконец-то протянул карту. Никто прежде не рассказывал ей о военном деле, поэтому Марья с интересом вникала в обозначения, сделанные разноцветными чернилами. Коснулась кончиками пальцев… Рисунки пестрели с востока, там, где буйный лес перетекал в степь.

— Будет война? — жадно спросила Марья. Вспомнила пересуды, шепотки, каменное лицо ордынского посыльного, который вылетел из терема слишком уж поспешно и лаял на свиту на своем чудном языке.

— Не война, но пара стычек, — мягко поправил Кощей. — Мы оттесним их, напомним о колдовстве Лихолесья, и на несколько лет они успокоятся. Так всегда бывает. Но я… — он замолк, словно подбирая слова. — Я хотел бы, чтобы ты поехала в этот поход. Как одна из моей младшей дружины. Вольга сказал, ты заслужила…

— Я поеду! — несдержанно воскликнула Марья, едва не ахнув. Она не сомневалась ни единого мгновения.

***

Осень ее яростно, гневно вспыхнула и разлилась кроваво на пограничье. Марья потеряла голову в битве, в настоящем бою, а не тренировке с затупленными мечами. Она жаждала опасности. Руки ныли от сечи, но она ликовала, она наконец-то ощутила волю. Ее воля пахла кровью, душистой степной травой, куда падали враги, когда она перекусывала их острым мечом. Первое ранение оглушило ее, но не отрезвило. И второе — тоже. Она не испугалась гибели. Словно лихорадка — она заболела войной и не могла излечиться.

«Марья Моревна» — так ее прозвали, и Марье понравилось имя, сидевшее ладно, красиво. Она убивала жестоко, рвалась в бой — это удивило и поразило даже нечисть, привычную к дикости. Первые дни слились в непрекращающееся безумие бойни. Это были не ее враги, она билась не за правое дело, нет, Марья убивала ради удовольствия, и окружавшие ее дружинники видели это яснее всего. Ради свободы. Ей казалось, доказать ее она может лишь кровью. Прозвище это было не признаком чести, подвига, а клеймом. Но Марье понравилось. Новой ей — новое имя, это было верно, так, как и должно случиться. Марья, несущая смерть. Грозное, порыкивающее прозвище, отдававшееся каким-то особым послевкусием. Она наконец-то стала собой…

Кощей был рядом, вел войска. Ее отец всегда говорил, что хороший князь — товарищ своим воинам, что он сразится с ними вместе, а не отсидится за спинами… Это она видела в Кощее, будто бы напрочь лишившемся страха: он вертелся в самом водовороте битвы, и Марья невольно любовалась им, росчерком его мелькающего клинка, голодной усмешкой, громыхающей силой колдовства… Конечно, ведь его не могли ранить, как гласили слухи. Позже Марья заметила, что и он смотрит на нее, не с волнением за неразумную княжну, а с каким-то доселе неизведанным воодушевлением.

Он однажды явился к ней, взбудораженный битвой, словно бы хотел сказать что-то насчет будущей атаки на ордынцев, но долго посмотрел на нее, проходившуюся оселком по мечу, наклонился, улыбаясь, заглядывая ей в глаза. Марья обмерла, затихнув. У него был незнакомый, ласковый взгляд, и он приник к ней, что-то рокоча…

Третью ночь Кощей проводил в ее шатре, и Марья начинала привыкать. Она поначалу боялась признаться себе, что полюбила его — странного, нелюдимого, таившего нечто в минувшем… Марья прежде не знала любви, ее пророчили в жены китежскому княжичу, но его она ни разу не встречала. И разговоры девушек считала глупостью, неизменно краснела, хотя и пыталась скрыть. Любовь была одной из красивых легенд, любовь жила в песнях, но не в ее жизни… Но разве не так стоило назвать теплое чувство, зародившееся в ее сердце будто бы само собой, независимо от нее?

На рассвете Марья не спала, проводила по волосам гребнем. Пряди легко проскальзывали через частокол зубьев, но почему-то она не останавливалась; это успокаивало ее, унимало волнение. Кощею нравились ее волосы, он расплетал косу с бережной осторожностью, пропуская через пальцы. «Как золото», — соскочило случайно; он говорил и говорил что-то, увлекшись, словно бы задыхаясь — и в то же время счастливо улыбаясь. Марья терялась, она не умела сплетать слова, но она целовала его сладко, отчаянно…

Поглядывая на спящего Кощея, Марья вздыхала и кусала губы. Он уставал, хотя и обещал, что вся война ограничится короткими стычками; но все равно Кощей вставал ни свет ни заря, первым рвался в бой, колдовал, поднимая черную глухую силу, опрокидывая ее на ордынских конников, и это изматывало его, вытягивало жизнь… Марья невесомо скользнула ближе, хмурясь, вглядываясь в спокойное лицо; рядом с ней Кощей спал мирно, как дитя.