Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)

Год Марья провела в тренировках, постепенно обучаясь воинским хитростям. Многое она делала по наитию, поддаваясь невесть откуда взявшемуся чутью — когда отскочить, когда помедлить, обманывая. С легкой тоской она думала, что это передалось ей от отца, прославленного воина, но тут же отмахивалась. Волкодлаки, поначалу забавлявшиеся, научились ее уважать, а ягинишни, заинтересовавшись удивительной княжной, показали, что женщина в бою может быть смертоносна, как гадюка. Хоть Марья была легче этих дюжих воительниц, их уроки были полезны, она стала быстрее и смелее, вскоре научилась обманывать волкодлаков и пользоваться их неповоротливостью. Она чувствовала, что сделалась сильнее, и уже не улепетывала бы от лесных разбойников, а приняла бы бой с достоинством…

Марья тихо поняла, что в Ярославле ее посчитали мертвой, и затаила обиду. Глубокую, язвившую сердце. Взращивала ее Марья с удовольствием, отрабатывая резкие выпады мечом, представляя, как она вернется однажды домой победительницей, как расскажет всем, что вырвалась из Лихолесья, со свистом взмахнет клинком, и уж тогда отец поймет, что зря лишал ее сладости сражения, звона стали… Но постепенно эти дивные мечты угасли. Она осознала, что ей нечего искать, что ее и здесь принимают и позволяют ей быть кем-то большим, чем дочерью на выданье или недоступной княжной…

Она привыкла к Лихолесью, не пугалась больше посадских жителей, с азартом торговалась на базаре за безделушки, с интересом встречала ордынских посланцев, судачила с Любавой о житье снаружи, хотя раньше и не любила сплетни, считала их пустым делом глупых баб… Она нашла подруг среди девушек, прислуживавших ей, завела знакомство с некоторыми советниками Кощея, завоевала сердца его дружинников, рубясь самозабвенно и дико, как и принято было среди волкодлаков. Дни сливались в яркое, разноцветное полотно. Особенно запомнились ей праздники, народные гуляния, костры в лесу и долгие песни, в которых не было слов, а смешивались протяжный вой и грозный рев. В окружении ведьм Марья темной ночью носилась по лесу, веселилась, танцевала босой в золе, хохоча и повизгивая, когда последние искорки жалили ее ступни. И дышала, дышала сладостью ночи…

— Вы изменились, княжна, — как-то раз заметил Кощей; они пересеклись в тереме, в горнице. — Не узнать.

Марья с девушками проскальзывали мимо дружинной охраны, хихикая, будто бы опьяневшие от ночных гуляний по росистой траве — они хотели сохранить последние теплые дни перед осенью. Кощей же шатался, о чем-то раздумывая, — Марья часто замечала его, ходящего по залам и едва не натыкающегося на стены. Наверное, и не так страшно было бы, если б он беседовал сам с собой, это можно было счесть душевным неспокойствием, наваждением, даже одержимостью, но Кощей бродил в гробовой тишине…

Он властным махом руки отпустил Марьину свиту; верная Любава поколебалась, не желая оставлять ее, но сникла под суровым взглядом Кощея и исчезла тихонько, как мышка. Кивнув Марье, он повел ее в уже знакомые покои, любезно поддерживая под локоть.

Больше Марья не робела при нем, как когда-то. Но и не знала, чего ожидать. Они почти не разговаривали, даже с Вольгой она толковала чаще — тот болтать был горазд, и это даже надоедало ей. Но Кощей казался холодным, вечно занятым своими делами: то встречался с ордынцами, то несся к границе, где происходила очередная короткая схватка, то пропадал где-то… Иногда Марья ловила на себе его долгие взгляды, но не знала, что и думать. Он все молчал.

— Вольга передал мне, что ты отлично владеешь клинком, — вдруг сказал Кощей, и по его лицу скользнула тень довольной улыбки. Он глядел на нее так прямо, что смутил бы и напугал прежнюю Марью, но теперь она замечала в этом темном взгляде живые искорки любопытства и невольно улыбалась в ответ. — Когда я поручил тебя волкодлакам, думал, это блажь, прихоть, — продолжил Кощей, — но ты меня удивляешь, Марья Всеславна…

Он лишь хотел быть учтивым с ней, но Марья поморщилась, не сдержавшись. Она давно привыкла, что в Лихолесье никто не требует, чтобы она натянуто, бесцветно улыбалась и кивала — как в прежние времена.

— Отец никогда не давал мне меч, — объяснила она чуть оробевшему Кощею; ее ненадолго развеселила эта мысль: он испугался, что обидел ее, он, всесильный чародей! — Может быть, отец хотел уберечь меня, боялся, я сгину в какой-нибудь битве. Как будто обычная женская доля куда спокойнее! Как будто нельзя умереть где-то еще, кроме поля брани!

— Да? — удивленно переспросил Кощей. Его взгляд метнулся по сторонам, словно что-то искал, и он, облокотившись на стол, но не отрывая глаз от Марьи, подгреб к себе какую-то карту.

— Моя мать умерла, когда я родилась, — сказала Марья. — Поэтому я знаю: даже если жить тихо, праведницей, смерть все равно тебя найдет. Так почему бы не прожить так, как хочется, наслаждаться, а не бояться всего на свете?