Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)

Она вернула его, разбудила. И ему это не понравилось; досадливый темный взгляд обжег ее.

— Время покажет, — неразборчиво отозвался незнакомец. Простер тонкую руку, указывая на стол в углу, на котором Марья увидела большой кубок с удивительной резьбой. — Пей отвар и во всем слушайся лекарей. И не доставляй нам неприятностей, — велел он, прежде чем закрыть дверь.

***

Марья открыла глаза, поморщилась. Гулко ныло в голове: словно она еще слышала отзвук удара по шлему. Нашла себя на постели. Попыталась подняться, но ощутила накатившую дурноту и откинулась, сердито глядя вверх. Сон напомнил ей страшное — беспомощность. Девчонку, попавшую в Лихолесье, спасавшуюся от разбойников бегом, как испуганный олешек от нее — несколько дней назад.

Сейчас она выхватила бы клинок одного из павших дружинников и напала бы с ним на лесной сброд, сражалась бы, словно волчица, а не жалко кусалась и царапалась. За себя прошлую было стыдно…

За окном стояла лунная ночь.

Чувства понемногу возвращались к ней, и Марья ощутила касание к своей перевязанной руке, с трудом повернула голову и увидела Кощея, сгорбившегося на краю постели. Он заснул или глубоко погрузился в свои мысли, не замечал, что Марья пробудилась. Рука лежала на ее запястье, и она поглядела на когтистые длинные пальцы, похожие на лапу какой-нибудь хищной птицы, и забеспокоилась.

— Ваня! — отчаянно позвала она, сжимая его пальцы. — Любовь моя, погляди на меня…

Он вздрогнул, очнувшись; все-таки спал — Марья облегченно вздохнула. Он встретился с ней взглядом, тускло улыбнулся — лишь тень его обычно мягкой улыбки, которую Кощей таил для Марьи.

— Я размышлял, что стало бы со мной, если бы я потерял тебя, — прошептал Кощей. — Я видел, как ты упала с коня. Думаю, у меня все еще есть сердце, ведь не может болеть то, чего нет, верно?

Он мягко скользнул пальцами по ее волосам. Кто-то расплел их — вряд ли старался Кощей, но Марье было приятно, что он играется с ее золотистыми локонами. Это позволяло ей отвлечься от боли, поселившейся в затылке.

— Да уж, жена у тебя красавица… — протянула Марья, касаясь лица и представляя, как уродливо смотрится темное синюшное пятно в серебряном свете.

— Ты покатилась по земле… Ничего. Любава принесла мазь, к утру излечится, — вспомнил Кощей и соскользнул с постели. Вернулся с какой-то деревянной миской и, легко обмакнув пальцы, прошелся по ее лицу с нежностью, которой Марья не ожидала от когтистой руки. — Шла русалка лесной дорожкой, оцарапала нежну ножку, а из ранки той да не кровь-руда, а из ранки той да чиста вода…

Марья невольно рассмеялась: колдовские присказки казались ей детскими считалочками.

— Камень-Алатырь, — повторила она вслед за Кощеем. — Это он у Китеж-града, из-за него наши беды. Он таит такую силу, что позволяет им пробраться через границу? То, что они черпают воду из самого истока?

— Да… А еще их кресты — из первого дерева. Дуб. Мы захватили несколько. Это сила, что выше нас… Что-то, что было с самого начала; Смородина слишком юна, чтобы оградить нас. Но Чернобог и Белобог — отражения, моя соколица, — напомнил он. — Из-под камня два ручья текут.

— Откатить бы его куда-нибудь в сторонку, — буркнула Марья, устало прикрывая глаза.

— Как под камень тот утекла вода, а за ней болезнь навсегда, — цокнул Кощей, наклоняясь к ней и прикладываясь холодными губами ко лбу. — Ныне и присно и от круга до круга! Тако бысть, тако еси, тако буди!

Она почувствовала, как Кощей лег рядом с ней, приобнимая за плечи. Открыла глаза, увидела его лицо близко-близко. Пахло травянистой мазью, испарявшейся на ее коже и приносящей холодок облегчения.

Марья скользнула пальцами, задирая его длинные рукава, ласково касаясь старых шрамов. Что-то исказило лицо Кощея — не настоящая мука, а ее отголосок, отзвук. То, от чего не нашлось бы мазей и заговоров.

— Это колдовство тебя изводит, — пожаловалась Марья, — и ты еще спрашиваешь, отчего я больше люблю меч и лук! Война источит тебя, все вычерпает. А тебе нельзя погибать! — воскликнула она. — Иначе в Лихолесье ворвутся, растопчут. Ах, а что же на границе? Что мой отец? — вспышкой припомнила она.

— Он испугался, недобитки ярославской дружины отступили к мосту, что они перешли, — обстоятельно рассказывал Кощей, увлекая ее касаниями к щекам, к шее, к запястьям — словно нарадоваться не мог, что она цела и невредима. — Я приказал не гнаться за ними: нужно было позаботиться о наших раненых. О тебе… Но мы проследили, чтобы они покинули Лихолесье.

С благодарностью она перехватила его руку, стиснула.

— Вольга помог тебя донести. А твоя Любава сказала, что ты проснешься к утру, но я знал, что ты упряма и своенравна. Выгнал всех слуг…

— Тебе нужно бы спать и видеть десятый сон, — попеняла Марья. Вспомнила, как Кощей встает по ночам, разбуженный кошмаром, шатается по кремлю, и застыдилась.

— Да нет, там бывают и славные сны.

По его оскалистой ухмылке Марья догадалась, что славный сон — о том, как он сжимает клыки на горле китежского княжича и упивается его кровью.

— Он глупый мальчишка. Почему он доставляет нам столько забот?