Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)

Она путалась в видениях и не различала, что дикий сон, а что — ее бедная жизнь. Как жутко перепуталась ее судьба, как она заплутала. Марья на считанные мгновения очнулась в какой-то постели, и ей тут показалось, что не было никакого сватовства, что не отправляли ее с дружинной охраной в легендарный Китеж-град к княжичу, что не выскочила им навстречу разбойничья шайка… Нет, это были небольшие покои, теплые, а Марья утопала в перине и в своем бреду; она и двинуться не могла, урывками дышала — было душно…

Кто-то склонялся над ней, шептал, и этот шепот патокой вливался в уши Марье. Она не запоминала слова, а различала долгие, протяжные напевы, вторящие им. Ее отпаивали чем-то смолянистым и пахнущим лесными травами, придерживая голову, как дитю. Легкая рука изредка касалась ее лба с испариной, отирала виски. Марье почудилось, что это мягкие, ласковые материнские руки, хотя ее мать умерла родами и никогда не лелеяла ее, не нежила так. Она силилась рассмотреть, почти уверовала, что Белобог послал ее образ — успокоить, унять тревогу.

Когда прояснилось, когда Марья рассмотрела в своей искусной врачевательнице бледную ведьму с болотными пылающими глазищами, с загнутыми когтями, с выступами острых звериных клыков, она закричала отчаянно и долго и снова лишилась чувств.

На следующий день Марья проснулась с чистой головой, отдохнувшая и свежая, из ее памяти почти изгладилось все недоброе. Она скользнула взглядом по темному каменному потолку, нависавшему над ней. Теплая, маленькая комнатушка; здесь пахло не сыростью, а сухими травами. Марья не узнала своих покоев, не услышала топота в горнице, девичьих голосов…

Навалилось: китежцы, шумные сваты, долгий путь лесом, который она с любопытством оглядывала с повозки, спокойствие дружинников, храбрившихся и задиравших друг друга, когда, как они думали, княжна не видит: вдалеке тянулась граница Лихолесья. И нападение, и кровь, и ее побег…

Чуть сгибаясь, у простой деревянной двери стоял какой-то мужчина. Не дружинник и, уж конечно, не отец, которого Марья наивно понадеялась увидеть; гость был высокий и тонкий, как вечерняя тень. Марья сощурилась, пытаясь рассмотреть его яснее. Заметила, что на ней одна исподняя рубаха, липнущая к телу, но постаралась не смутиться, а прямо и с вызовом глянуть на него.

Вспомнилось сразу: бородатая рожа разбойника, драный сарафан, вкус крови во рту: она впилась ему в руку крепко, по-звериному, он выпустил Марью, и она порскнула в лес, бежала, пока могла, и даже когда стала задыхаться — все равно неслась вперед, надеясь, что погоня давно отстала. Ужас гнал ее далеко…

— Где я? — ахнула Марья, даже не заботясь, кто ей ответит.

Он не был похож на разбойника; впрочем, Марья за всю жизнь видела только тот грязный лесной сброд и в душегубах не разбиралась.

— В Лихолесье.

Голос был хрипловатый — от долгого молчания.

— Но… люди не могут попасть в Лихолесье! — Марья нахмурилась. Переносица болела — она саданулась о камень…

— Думаешь, я лгу? — ледяно прозвучал ответ.

Она почему-то помотала головой. Не от страха перед неизвестным: вспомнила ведьму над собой.

— Вольга тебя принес, мой побратим. На волчьей спине можно пройти в Лихолесье, — тихо сказал он. Голос лился тихий, чуть рокочущий, вкрадчивый. Он выступил из тени, и его темные глаза опасно заворожили Марью, заставили забыться. — Что княжна ярославская забыла на границах Лихолесья? Неужто нет иного места для прогулок?

Скрытая насмешка проскальзывала в его словах, и Марья поняла: он видел все. Тела дружинников, истыканные стрелами, что вылетели из кустов. Глупая, бесчестная смерть. «Лук — оружие подлецов», — любил говаривать князь Всеслав, предпочитавший заглядывать в лицо тому, кто дерзнет его убить… На них напали, а лошади волокли на повозке не одну Марью, но и сундук с приданым, и двух девок, что ей отдали, а рядом шагал отряд дружины…

Что же с ними стало?

— На границе Лихолесья давно поселились разбойники, — произнес мужчина, наблюдавший за ней. — Княжеские люди не заходили в наши пределы, мало об этом проведали, иначе ни за что не повезли бы тебя той дорогой. Эти лиходеи прикрываются нечистью, зная, что немногие отважатся идти за ними в Пограничье. Стоило давно приказать Вольге с ними разобраться, хотя они не тревожили нас… — Он, кажется, досадовал.

— Священник благословил меня и весь отряд от нечисти, — дрожащим голосом протянула Марья. Она коснулась груди, ища крест, но цепочки не было.

— Но не от стрелы, да? — усмехнулся ее собеседник. — Ничто не защитит от точного выстрела, даже самое искусное чародейство; надо лишь знать, что бить стоит в сердце.

В его словах прозвучало какое-то страшное предзнаменование. И Марье показалось, что он говорил вовсе не с ней, а обращался к самому себе: так затуманились его глаза, будто он позабыл о ней. Нечто пугающее было в этой тощей фигуре. Марья разглядывала бледное лицо, пытаясь угадать, кто перед нею; он не носил оружия и не казался опасным воякой, но отчего-то она поняла, что не сможет выбежать из этой крохотной кельи, прорваться.

— Что будет потом? — спросила Марья.