Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)

Помедлив, Кощей кивнул. Не хотел вовлекать ее в круг кровавой мести, но понимал: Марья последует за ним, на что бы он себя ни обрек. Она никогда прежде не сознавала, как крепко они связаны, как она боится потерять из виду Кощея хоть на мгновение…

— Можно расчесать? — попросил Кощей.

— Ваня, любовь моя, ты же знаешь, что главное в женщине — не волосы… — по-лисьи улыбнулась Марья, польщенная священной радостью в его голосе, какая не слышалась, когда он говорил о ратных подвигах или несметных сокровищах.

— Те, кто так говорит, ничего не понимают. Я видел лучшие восточные шелка, расшитые золотом, блестящую яшму, янтарь. Люди пытаются поймать солнце, сколько помнят себя, они приручили огонь… А я нашел светило в твоих волосах.

Он мерно проводил гребнем по ее волосам, как и всегда, спутавшимся. Марья прикрыла глаза, пытаясь продлить вечер, взывая к богам, о которых не знала. Когда Кощей закончил, ластясь к ней, тихо напел что-то, мурлыча. У него был красивый рокочущий голос, и Марье казалось, что все дело в его человеческом сердце — это из него льется песня… Наивная баллада о вечной любви — как Марья могла помыслить, что темный чародей знает такие мелодии?

— Ты ее выдумал! — ахнула Марья. — Я никогда ее не слышала!

— А, песню? — переспросил Кощей. Он выглядел рассеянным, заплутавшим среди колдовски переплетенных слов. — Да, наверное. В детстве я постоянно их придумывал. Пел обо всем, что видел… Не то чтобы они получались добрыми, эти баллады. И в плену — надо же чем-то себя развлекать, когда хочется удавиться. Другие пленники любили меня за это.

— Спой мне еще, — попросила Марья. — Что-нибудь, что я смогу повторять про себя, когда я останусь одна с Иваном… Еще один дар, прошу! Мне станет легче, если я стану вспоминать тебя.

И Кощей сплел для нее еще несколько строк, которые Марья повторяла и повторяла, немо шевеля сухими губами, пока не запомнила на всю жизнь.

***

Вольга застыл около того места, где обыкновенно стояли дозорные на стене. Почти на самом углу — чтобы обзор был шире; прислонился около бойницы. По посаду скользил сумрак, накрывая с головой. Ночь приближалась медленно, и Кощей устало подумал, что лето выдалось прохладное, такое, что он и не замечал его веселого жара, как раньше…

Он специально шаркнул каблуком сапога, чтобы Вольга заметил его, однако Кощей чувствовал: побратим поджидает. Знает, что он рядом — волчье чутье.

— Странное дело: себя принести в жертву ты согласился сразу же, но, когда дело доходит до Марьи, медлишь, — вместо приветствия произнес Вольга, щуря янтарные глаза. — Я назвал бы это величайшей глупостью, на какую способен человек.

— Мне казалось, это у меня нет сердца, — огрызнулся Кощей. Ему не нравилась укоризна побратима.

— Разве я говорил, что это плохо?..

Вольга потянулся, глядя в темнеющее небо. Словно ища там нечто — те самые звезды, которые, согласно предсказанию волхвов, предвещали им победу. Но Вольга лучше прочих знал, как важны верные слова — старики могли подзуживать их, желая окончания войны.

— Ты пришел просить меня отправиться с Марьей, — заявил Вольга.

— Ты можешь обратиться, — пояснил Кощей. — Хоть в мышонка. Я знаю, что такие чудеса тебе по силам. И ты… в стороне от игр Белого и Черного богов. Мне будет спокойнее, если рядом с ней окажется друг, когда мне скуют руки. Ладно — клетка, плен, оковы, бессилие… Я знаю, чего ожидать от воинов, которые поволокут меня в Китеж на казнь. Но с чем придется столкнуться ей? Будь с Марьей и…

Колдовство омывало его, как гладкие волны Смородины. Приказывая нечисти, Кощей всегда испытывал какое-то странное пекущее чувство в груди.

— Береги ее, — твердо повелел Кощей, схватив Вольгу за руку так, что глаза того расширились от боли. Однако побратим смолчал, поперхнулся сердитым воем.

Кощея всего пробрало стыдом: он мог повелевать нечистью, с которой их ничего не связывало — ничего больше, чем у обычного князя и крестьян на его земле, — мог рявкать на слуг, но с Вольгой он не имел права так обращаться. С Вольгой, готовым грызться ради него с любым врагом… «Прости», — с трудом выдавил Кощей, совсем неслышно. Вольга не умел на него обижаться; он был как кухонный пес, которого окатывали кипятком, а он назавтра снова льнул к ногам и вилял хвостом. Но если бы Кощей не попросил у него прощения, клял бы себя последними словами.

— Нет, — неожиданно произнес Вольга.

Слова прозвучали громом. Обвалом в горах. Кощей вздрогнул. Вскинул на него взгляд, неловко опущенный. Лицо Вольги было наполовину сокрыто в темноте, и у Кощея закружилась голова. Нечто переломилось — в нем, Вольге или во всем свете. Сила Чернобога отчего-то не смогла направить…

— На меня твоя ворожба не действует, — чуть насмешливо сказал Вольга. Без злости или сердитости. Но Кощей по тону понял, что решения своего он не поменяет.

— Но как же… Ты же…

— Я хотел тебе помогать. По своему желанию. Сейчас — нет, не думаю, что это разумно, — растолковывал Вольга, как глупому дитя. — Если Марья пронесет с собой мыша — каково это будет? Черное колдовство! Кто-то заметит. Мы слишком рискуем.