Не говори, что лес пустой...

— Что, чертенок, по душе слова майора? — потрепал его вихры Максим Макарович. — А отвечать опять мне? Нелегко ведь это, чтоб и козы были сыты, и капуста цела. Что-то надо придумать.

— А мы оформим его документы да сдадим в военкомат, — сказал Николай Петрович. — Пусть отправляется в Крым, не пропадать же путевке! А вернется — военкомат вызовет. Пройдет медкомиссию, если подойдет, получит повестку. Вот так… Устраивает?

— Голосую обеими руками! — поднял Максим Макарович руки.

— Я тоже, — сказал Давлят.

— Только, чур, держать все это, пока не получит повестку, в секрете от Оксаны Алексеевны. Беречь, как военную тайну.

— Клянусь! — таким же полушутливым тоном произнес Максим Макарович.

Все сделали, как решили, и уже дней через десять после возвращения из Крыма Давлят, пройдя все военкоматские комиссии, получил извещение о том, что он зачислен курсантом Ташкентского военного училища, к начальнику которого ему надлежит явиться такого-то числа.

Оксана Алексеевна конечно же упрекнула мужа и Давлята. Но Давлят сказал:

— Тетя Оксана, я давно мечтал об этом, только не знал, что решится так просто и быстро.

— Ну, если давно… — Она отвернулась и смахнула с ресниц вдруг набежавшую слезу.

— Я знаю, мне будет трудно без вас и вашей материнской заботы и ласки…

— Не надо, сынок. Где бы ни был, будь только здоровым, кем бы ни стал, будь счастливым, — сказала Оксана Алексеевна и, сжав обеими руками его щеки, крепко поцеловала.

Он уезжал в тот же августовский день. Мочаловы провожали его торжественно, на вокзале осыпали цветами. Наташа, лукаво улыбаясь, сказала:

— Провожаем будто на свадьбу, — и все засмеялись…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Все первые дни после отъезда Давлята в доме Мочаловых властвовала непривычная тишина. Каждому на сердце лег камень разлуки, и каждый, стараясь облегчить эту грустную ношу, то и дело заводил речь о Давляте. Девочки спрашивали:

— Интересно, что он сейчас делает?

— А трудно привыкнуть к военной дисциплине?

— Что у Давлята могло быть сегодня на обед?

— Эх, зачем он уехал? Без него стало как в пустыне…

Эти Наташины слова подстегнули Оксану Алексеевну, и она напала на мужа:

— Вот кто все затеял, он! Теперь, наверное, и сам не рад… Да не прячься ты за газету, ответь!

Максим Макарович опустил газету на колени и сказал:

— Так что, по-твоему, ему следовало б держаться за твой подол, пока не вырастет борода?

— Ему следовало окончить институт!

— Если бы успел… — произнес Максим Макарович и снова уткнулся в газету.

Оксана Алексеевна тоже больше не вымолвила ни слова, только вздохнула и принялась накрывать на стол, поставив, как всегда, пять приборов — один на той стороне, где обычно сидел Давлят.

Ей было ясно, что имел в виду муж, ибо газеты заполняли волнующие сообщения из Испании, где полтора месяца назад, 18 июля, начался фашистский мятеж, открыто поддержанный Германией Гитлера и Италией Муссолини. «Но пасаран!» — «Они не пройдут!» — звучал с газетных страниц обжигающий сердце и душу лозунг испанских республиканцев. Бои шли в Севилье, Барселоне, Сан-Себастьяне, Овиедо… Названия этих и многих других городов, врезаясь в память, порождали тревогу либо надежду, печаль или радость.

Газеты писали, что испанские события являются еще одним, после итало-абиссинской войны, свидетельством перехода европейского фашизма к неприкрытой вооруженной агрессии. В Лиге Наций представители Англии и Франции, разглагольствуя о мире и невмешательстве, всячески тормозили принятие действенных мер к обузданию интервентов. А на Дальнем Востоке подбирались к нашим границам японские самураи. Все говорило о том, что империалисты видели в фашистах и самураях силу, способную подавить революционное движение и сокрушить первую на земле социалистическую державу.

— Прав Николай, придется, как видно, нам еще воевать, — задумчиво делился Максим Макарович с женой.

Он ощущал отсутствие Давлята не менее остро и прекрасно понимал состояние своих домочадцев. Но газетные сообщения укрепляли его во мнении, что Давлят избрал верный путь: коли придется принимать бой, так уж пусть будет хорошо подготовлен…

Когда Давлят прислал фотокарточку, Максим Макарович горделиво сказал жене и дочкам:

— Ну, милые, видите, каков наш комиссар-заде? Взгляд-то каков, осанка?! Вот что такое военная служба!

Курсантская форма и вправду шла Давляту. В ней он выглядел старше своих лет, возмужавшим, целеустремленным.

— Влюбиться можно, — сказала Шура, вызвав общий смех.

— Защитник! — продолжал восторгаться Максим Макарович. — На таких орлов можно положиться, с ними не будут страшны никакие фашисты!

— Да, изменился, — только и сказала Оксана Алексеевна.

— Вот таким запомнился его отец!

— Неужели ничем не похож на мать? — спросила Наташа, снова взяв фотокарточку.

Максим Макарович развел руками:

— Я видел ее всего два раза — и то в госпитале да у гроба. Э, что говорить! Не любила она, по-моему, сына…

— Не бери, Максим, грех на душу, — сказала Оксана Алексеевна. — Любила, не любила — откуда нам знать?

— Сам Давлят говорил…

— Что говорил?

— Что новый муж ей дороже.