Не говори никому

На миг прерываемся, секунда переглядывания превращается в вечность, и я успеваю увидеть расширенные значки от сладострастного желания. Он на грани. И я тоже. Снимает с меня куртку, также она летит в неизвестность и припадает к шее, вычерчивая символы собственности. Жадно ловлю ртом воздух, по инерции начинаю дергать бедрами, доводя бедного Лазарева до самого столбового стояка. Холод окутывает с головой, хотя на фоне неодолимого сопротивления вряд ли это считается каким-то преткновением. Мороз не может проникнуть под купол страсти, потому что любое прикосновение или взгляд разжигает огонь. Капелька пота стекает по спине, исчезает в линии штанов, это будто оказаться в бане и не знать, где взять свежесть и тем временем не закорпеть.

— Семен… — по слогам произнесла его имя, шумно и с млением, вскрикивая, как только его зубы впиваются в кожу на шее. В районе пульсирующей вены. Затем он в качестве извинения целует, спускается ниже, руками исследует каждый участок моего тела.

Дотрагивается боков, спины, притесняя ближе к себе, ягодиц, черствыми концами пальцев впиваясь и сжимая половинки. После руки возвращает к краю моего свитера, неторопливо тянет вверх, оголяя сначала живот, потом грудь. Он летит в вповалку; волосы падают прямо на лицо, но это не мешает по известному нам пути найти друг друга. Кусаемся, сквозь поцелуй усмехаемся, наслаждаемся минутами нашего уединения.

Мурашки бегут от рук по спине, так как на улице не щадящий никого мороз ниже десяти градусов. Я наполовину раздета.

— Ты до сих пор в одежде, — обобщаю между прочим и целую.

— Знал, что голым я тебе больше буду нравиться, — успевает подтрунить надо мной, и за это я когтями царапаю его шею. — Дикая кошечка. Истеричка…

— Мне холодно…

— Я тебя согрею.

И он сдерживает обещание.

Водолазка Семена исчезает, и я чуть ли не присвистываю от выточенного рельефа.

— Бог ты мой… Нужно будет купить конфеты твоему тренеру.

— Приходиться торчать в зале. — В шутку играет грудными мышцами и касается оголенной кожи талии, вызывая искры. — Еще бы, воюя с тобой, накапливается много энергии на сжигание.

— Тогда… — закусываю нижнюю губу и даю вольность своим рукам, открывая для себя тайну «скрытных вещей», пробегаюсь пальчиками по натренированным литым мышцам переда: царапаю кожу под ключицами, обвожу ногтями соски, указательным пальцем отслеживаю дорожку, спускаясь к кубикам пресса и каждую обводя с искушаемым воодушевлением. Сглатываю скопившуюся слюну. Гребанный гладиатор из Колизея. Ему не составит труда меня придавить, сводить с ума, прижимать к себе… — поможем друг другу сжечь лишние калории?

— Каким образом? — лукаво щуриться.

— Есть такая игра, очень интересная. — Стону от экстаза, проводя по выстроенным бицепсам рук. Не спускаю детального внимания с его тела. — Называется, кто первый кончит. — Сладко мурлычу прямо в его губы и поднимаю глаза.

— Предлагаю не терять время.

Все смешивается в опасную гамму: частые вздохи, лихорадочные поцелуи, перемещающиеся на мою грудь, болезненные прикосновения. Я касаюсь губами его шеи, провожу дорожку к стиснутым челюстям, впитывая в себя дурманящий мужской запах. Никогда со мной не было чего-то поистине вольготного, меня не волнует ничего, хочется летать, петь, кричать и растворяться в нем. Мать вашу, да я сгораю от нетерпения почувствовать его в себе.

Голые животы соприкасаются, накал крутит пальцем, повышая градус тела. Кора интенсивно трет мою спину, не удивлюсь, если там останутся красные полосы, несмотря на это я просто плюю на беспокоившиеся факторы. Сосредотачиваюсь на одном. На нем и чувствах, которые пробуждаются внутри меня. Что же он со мной делает?

Выгибаюсь в спине, стоит ему поцеловать в ложбинку между грудей, а руками пробраться к застежке лифчика. Ткань натягивается, соски с неудобностью трутся об чашечки, требуя освобождения, но громкий возглас разрушает всю магию разврата:

— Катя! Сема!

— Черт! — ругается Семен, останавливается, только не отпускает меня.

— Мама! — слышится звонкий голос Артурика.

— Папа! — несмело и обеспокоено Варя.

Запыхавшиеся, вспотевшие и неудовлетворенные уставились друг на друга. Раскол обозначился, и хрупкое безмолвие воцарилось между нами. Сознание проясняется. Мы позволили друг друга зайти слишком далеко. Разве нам обоим этого не хотелось? Мы подчинились инстинктам, позабыли внешний мир и отдавались грезам, словно это в порядке вещей, словно нет никакой неоновой таблички с указанием «Осторожно! Сгоришь в аду!». Так куда делась моя чистоплотная совесть? Почему я не стремлюсь себя оправдать? Признаю и, главное, жажду продолжения? Ох, еще это ненавистное чувство, когда тебя отвлекают от процесса, опоясывает грудь гневом.

Куда делись мои рычаги?!