Не исчезай

На океанском берегу, на Ривьере, в конце сентября можно еще обманывать себя, представляя, что лето не кончилось. Всего лишь неделя впереди – и наступит октябрь; здесь же по набережной бродят полуголые дядьки, загорелые до бронзовой, литой, жесткой кожанности. В итальянских ресторанчиках, пиццериях пахнет фрикадельками, томатным соусом, кофе, пиццей. Запах, конечно, привлекательный, но многие предпочитают есть на берегу: несут пакеты, бутылки под общественный, продуваемый океанским ветром навес, распаковывают кульки, разворачивают бутерброды, подносят ко рту длинные палочки жареной картошки. Голуби, чайки жадно глядят им в рот. Кореянки в коротких широких штанах, в мужских хлопковых рубахах щебечут как птицы, проходят мимо, хихикая, показывая пальцами на среднего возраста тетку, что, щурясь, глядит в компьютерный экран. Двое низкорослых латинос – колумбийцы? перуанцы? – не щебечут, они декламируют, перекатывая языком звучные «р», замысловатые, музыкальные, напевные «л» и «н». Волосы топорщатся низко надо лбами, усы темны, щетинятся, как у самых настоящих жгучих «мачо». Итальянцы – загорелые до блеска, голые по пояс, за исключением толстых золотых цепей, с гривами седых, хорошо подстриженных волос – быстрым шагом совершают дневной променад. Мальчик-инвалид в кресле-каталке, одетый в серые шорты, мятую рубашку, в бейсболке, бросающей косую тень на лицо хорошо обученного «дауна» (его родители наверняка приложили все усилия, способности, средства, чтобы развить его природные данные), увлеченно поглощает «фрайз» в компании полной блондинки (сиделки, подруги, сестры?), чьи волосы, словно яркий, трепещущий флаг, развеваются, отдавшись океанскому ветру. Усевшись за деревянный стол, привинченный к бетонным плитам, они отыскивают в картонных коробочках, в бумажных пакетах все новые лакомства; голуби нетерпеливо переступают негнущимися лапками вокруг заманчивого стола. Ветер треплет бумагу, разнося запахи «Макдоналдса», бензина, перемешивая их с крепким настоем океана, высохших у линии прилива водорослей, птичьего помета. Птицы кричат в голубом сиянии, слепящем обращенные к океану глаза; их клекот тревожен, настойчив. На скамейках с изогнутыми чугунными поручнями, вытянутых в стройную, изящную линию, примостились две женщины в темных, расшитых золотыми цветами платьях до пят. Их головы повязаны белыми платками – белым шелковым у той, что постарше, простым полотняным – у молодой. Та, что моложе, лежит на боку, подогнув ноги, обтянутые прозрачными носками и белыми плотными штанами. Женщина постарше вытянулась во всю длину, прикрыв глаза закинутой рукой. Девочка лет четырех в розовом костюмчике растерянно стоит рядом; ее глаза кажутся огромными на маленьком смуглом личике, темные локоны тяжело спадают на тонкую шейку. Крупная чайка, взгромоздившись на парапет, перебирает цокающими лапками, переминается с одной на другую, приоткрывая изогнутый длинный клюв, призывно пищит нечто свое, обращаясь к людям – дремлющим, расслабленным, задумчивым, просто безразличным. Мальчик в кресле-каталке, увлеченно поглощающий ланч, не жаден – вместе с блондинкой они решили поделиться нехитрой едой с голубями; вот уже две, три, четыре птицы взгромоздились на стол и клюют, клюют. К ним присоединяется еще одна чайка, и пошел пир горой. Клекот птиц, не попавших на этот праздник жизни, скучающих на песке за балюстрадой, становится громче, блондинка и мальчик смеются; их радостные переливы сливаются в один нестройный хор с криками чаек, шорохом шин, гудением и стонами проносящихся мимо машин, гулом идущих на посадку самолетов, шарканьем старческих ног, стремящихся преодолеть земное притяжение, отсчитывая очередной десяток неверных шагов.

2

220 Ocean Avenue – именно в этом здании работала теперь писательница L. Осуществляя помощь «русским» клиентам, она отныне трудилась в Департаменте медицинской поддержки. Покинув негостеприимную контору, где уже не было Жюли, она перебралась на северное побережье и работала на самом берегу океана. В ланч выходила на набережную, подставляла лицо ветру и небу. Тело устремлялось навстречу свету, порывам ветра, впитывало солнечные лучи, жадно дышало океанским воздухом; Люба опускала ноги в горячий песок и бродила вдоль берега, осторожно переступая на камнях, обходя маленьких крабов, копошащихся в мокром песке, паутину выброшенных на берег иссиня-зеленых водорослей – русалочьих волос – и продолговатые половинки раковин. Глаза убегали вдаль, близоруко растворяясь в недостижимой, размытой линии горизонта. Возвращалась обратно в здание, поправляя растрепанные ветром волосы, счастливая, неся с собой запахи океана, и дни пролетали незаметно.

– Люба-Любочка, – насмешливо и язвительно напевал переводчик Яша.

– Люба вернулась! – вещал интерком, и клиенты подскакивали на искалеченных, опухших, артритных ногах, стараясь зацепить ее взглядом, требуя внимания, поддержки.

– Нарасхват ты, мать! – не забывал добавить Яша и шел курить честно заработанную сигарету.