Не исчезай

Отпрыск Амфитриона, чье сердце из кованой меди,
Дикого льва одолевший, к прелестному Гиласу тоже,
К мальчику в длинных кудрях, был жаркою страстью охвачен[103]…

Горным эхом звенят голоса, проносясь над озерами. Или это юный Гилас тщится вырваться из объятий влюбленной нимфы? Или это мать его, нимфа Менодика, дочь Ориона, стенает и ищет сына?

Как все исчезает в этом мире. Настанет ли день, когда не будет и этих озер? Где тот ручей, что клокотал в лесу? Где Роберт Фрост? Кто напишет об этих озерах?

В июне умолкает наш ручей.
Он то ли исчезает под землею
(И в темноту уводит за собою
Весь неуемный гомон майских дней,
Все, что звенело тут на всю округу,
Как призрачные бубенцы сквозь вьюгу),
То ли уходит в пышный рост хвощей
И в кружевные кущи бальзаминов,
Что никнут, свой убор отцветший скинув.
Лишь русло остается, в летний зной…[104]

3

Любе снится сон. Во сне она взбирается по крутым откосам, идет по горным тропам.

– Hyla, Hyla! – кричит она, и крик ее подобен эху. – Слышишь? Ты помнишь тот ручей? Вот и все. Вот и пришел конец этой истории. Прощай! Прощай! Я здесь, я ухожу!

– Какой истории? Не уходи! Ты пока еще мне нужна!

Смешные люди, эти переводчики! Перевели Hyla Brook как «Лягушачий ручей».

Покрытое слежавшейся листвой,
Случайный взгляд его найдет едва ли
В траве. И пусть он не похож сейчас
На те ручьи, что барды воспевали:
Любимое прекрасно без прикрас.[105]

Нимфы прекрасны, но юноша был еще прекрасней.

Роберт ушел, и никто, кроме любопытных туристов, больше не пойдет к ручью, чтоб отыскать у его берегов тень прекрасной и печальной нимфы, тщетно ищущей юношу по имени Гилас.

А Люба… кого она любит, кто нужен ей и кому нужна она? Что может она? Уйти, раствориться в водах горных озер, отдаться падающей воде, вновь и вновь лететь в сверкающих потоках, светиться в каждой прозрачной слезинке утренней росы на листке папоротника.

Девочка Элис, поэт Роберт Фрост, останьтесь. У нее нет сил с вами расстаться навсегда – дописать, додумать, довести до конца историю чужой жизни.

– Hyla, Hyla! Прощай! Я ухожу!

Услышит ли он ее? Свет падает косыми лучами.

Любе снится сон. Под утро, когда пора просыпаться, когда под веками пробегают быстрые сны.

Там, у самого края водопада, стоит она, Люба, озаренная утренним светом, в капельках росы, отдавшись необыкновенным чувствам, судьбе своей. В неистовом душевном смятении, пораженная в самое сердце красотой и нереальностью жизни, она собирается броситься в воду, чтобы, растворяясь в этом горном потоке, стать частью той жизни, стать наконец счастливой навеки.

Глава вторая У новых берегов

1

Если тем, кто считался чувствительными и несобранными, романтичными и мечтательными, неспешными и задумчивыми, приходится жить в новых условиях и они становятся жесткими и напряженными, означает ли эта метаморфоза, что происходит некий разрыв традиций?

Дочь не повторяет пути матери. Привычная роль утрачена. Надо выживать в новых условиях. В эпоху тревог трудно сохранить неспешность помыслов. Глубокое недоверие к истории, которое свойственно иммигрантам и малым нациям, – то, о чем пишет Милан Кундера, – есть глубокое недоверие к любой эпохе, будь то время относительного покоя или период тревог.

Люба не ждала покоя. Она жаждала свершений, событий, а те почему-то обходили ее стороной.

Но той – прежней Любы – не стало. Она ушла, растворилась в изумрудных водах горных озер.

2

Любу неодолимо тянет обратно, в Нью-Гэмпшир, все в тот же отель – она стремится совершить еще один побег.

Если нет событий, создай их, сотвори. Если в доме твоем сонная тишина и пыль лежит слоями, сдвинь мебель, смени занавески, затей ремонт и выгони мужа. «Что я тут делаю? Зачем вернулась сюда?» – думает она. Ее вытолкнуло из дома полное несовпадение с теми, кто делит с ней жизнь, с пейзажем за окном, с теми, кого приходится видеть ежедневно, делить ограниченное и неуютное рабочее место. Я не отсюда, так она думает, я женщина из другого времени. Из другой жизни. Мне здесь тяжело дышать, мне надо уехать. «У тебя славянская душа!» – говорят американские друзья. «Какая такая „славянская душа“? Что они понимают в моей душе? Что они знают о славянской душе?» – мысленно возмущается Люба.