Не ходи в страну воспоминаний (СИ)

— Предательство нашего мира, — подключился еще кто-то, — ты же знаешь, как и чем они живут, как ты могла привести его сюда?

— Потому что не все так просто, как вам кажется, — выговорила я, решив все же ответить. Именно ответить, а не оправдываться. — В наших мирах есть общее.

— Общее?!

Весь зал зашумел.

— Есть те, кто борются и вылезают из ямы, так же, как мы…

— Пожинают свои плоды!

— Кто вырыл им эту яму, ты забыла?!

— Чего вы так разошлись, — в свою очередь подключился и Гарольд, — тоже мне, тайный рыцарский орден… что я у вас украл?

— Ты ступил на нашу землю!

— И что?

— Ты чужак!

— Может, я посол.

— Мы пускаем к себе только равных.

— О, это уже гордыня…

Гарольд насмешничал. С каждым его словом я ужасалась, и ждала, что на нас кинутся и вышвырнут силой. Я бы и сама рада была уйти, стала пятиться и тянуть его за рукав, но тот только еще больше ухмылялся и от азартного спора стали блестеть глаза. Гарольд ввязывался. Лучше даже сказать, - нарывался.

— …или спесь. Все мы люди, чем вы лучше меня? Я прошел испытаний не меньше, имею право считать себя героем.

— Любой подвиг обесценивается, когда враг ты сам и твоя глупость. Если ты и герой в своем мире, то герой неблагородный, порочный, так и не набравшийся ума.

— Конечно-конечно, — Гарольд развел руками, — ваша война не в пример священнее, каждого мученика можно прямо сейчас причислять к лику святых.

— Ты смеешь оскорблять нас!

Его величество засмеялся:

— Вы что, протестуете против этого?

— Все, рыцарь, исправляй, что натворила. Пусть он сгинет, исчезнет, и никогда больше не переходит ворот! Чего ждешь?

— Последний шанс тебе даем, - выгони его и дальше этого трактира ничего не пойдет.

— Решай. Или дойдет до судьи, и тебя накажут за преступление против нас!

В жизни всегда есть выбор… всегда есть множество вариантов, но они, сколько бы их ни было, делятся по своей сути на два: правильный и легкий. Мне не нужно было долго размышлять над тем, как сейчас поступить, - я определилась не сегодня.

Живя в своей стране, и понимая, что в ней ценится, а что нет, я все же не могла скрывать, что не люблю мучеников. Жизнь, полная страданий, - вызывает уважение и сочувствие. Но страдание, возведенное в культ, - противно, как бы глубоко оно ни было. Не могла я и скрыть того, что мне нравилось в Гарольде, как и во всех, кто живет на его полушарии, - умение улыбаться сквозь слезы. Те, кто успешность возводят в кумиры, тоже малого стоят, но мне нравится оптимизм. И если в начале истории я согласилась провести Гарольда сюда только из-за того, что он мне нравился. Весь красивый, загадочный, то теперь понимаю, что свою клятву на верность я буду сдерживать по иной причине. Я действительно на его стороне. Мне по душе его стойкость, по душе, что он по натуре, - боец, не сдается и не скрывается.

— Майя, — Гарольд чуть обернулся ко мне, — если у тебя действительно будут неприятности, то мне в самом деле лучше уйти.

— Это не на сейчас, это насовсем уйти…

— Закончим путешествие раньше. Я видел достаточно.

— Кроме самого главного, — я тоже улыбнулась, и, не меняя своего выражения, обратилась к хозяину: — делай, что хочешь. Он остается здесь до тех пор, пока я так хочу!

— Изменница!

— Мы донесем на тебя!

Трактирщик стукнул по столу, и от удара тот распылился коричневой дымкой. Звуки исчезли, выкрики некоторых, скинувших капюшоны, были еще видны, но один за другим и посетители, и обстановка, и стены трактира стали превращаться в дымку, и исчезли вместе с городом.

Я и Гарольд стояли на мощеной дороге, которая упиралась в больничную голубую ограду, и ночную непроглядную темноту освещал только фонарь стоящего неподалеку Перу:

— Пора, сахаринка, пора ваше величество. На сегодня уже хватит дразнить мир сов нарушениями. Домой! И лучше вам не ходить сюда пару недель… не пущу, пока все здесь не уляжется.

— Пару недель! — воскликнула я в отчаянье. — Дома? В этой жуткой комнате?

Страж пожал плечиками, поманил рукой:

— Пошли.

— Я не уеду, — успокоил меня Гарольд, — выберемся куда-нибудь, покажешь мне свой город.

Дракон и воин

Дома, после заявления Георга началось нечто невообразимое. В этот же день мальчишку повели к лечащему врачу, чтобы тот выписывал направление в клинику. Стали собираться вещи, и тут выяснилось, что мама и папа боятся операции больше, чем сам Георг. Он опять их подслушал, уже поздно вечером, когда родители уложили его спать, а сами долго разговаривали в спальне. Мальчишка, к своему же удивлению, не находил в душе прежних опасений о том, что он не проснется, что все будут плохо, и что он этого не переживет. Это все в нем осталось как факт, как возможность исхода, но больше не пугало. Мама ревела. У отца голос дрожал. Она говорила, что жила, не зная, чего ждать каждый день, а теперь живет, зная, чего ждать, - и это еще хуже. Отец успокаивал, говоря, что после он будет снова здоров, и все будет так же хорошо, как было раньше.