Не ко двору. Избранные произведения

– Другими словами, мы должны взять на свою шею целое семейство? Недурно придумано, – колко произнесла банкирша.

– Сохрани Бог, – возразила мадам Пинкус. – Мой муж честный человек и не дармоед… Но без поддержки… хоть первое время, в чужом городе…

– А право жительства вы имеете? – перебила банкирша.

– Княгиня сказала генеральше, что это она уж берет на себя, – солгала мадам Пинкус, желая ослепить гордую богачку своими аристократическими связями.

Но та осталась непреклонна.

– Я ничего не могу вам обещать, – сказала она. – Евреи думают, что мы можем обеспечить весь еврейский народ… Я вам не отказываю, я хочу сама судить о вашем сыне, а тогда мы увидим. Я напишу генеральше Стоцкой, чтобы она оставила для меня билеты на концерт княгини. Если ваш мальчик, действительно, такая редкость, – то я об нем подумаю.

Банкирша кивнула головой, давая понять, что аудиенция кончена. Мадам Пинкус поняла, отвесила низкий поклон банкирше и ее дочке, молча сидевшей в отдалении, и тихо поплелась назад по направлению к монументальной лестнице. Она была уничтожена и вся кипела бессильным негодованием голодного против сытого.

IX

– И что это за страсть всюду лезть, выскакивать из своей среды, всем надоедать! – воскликнула банкирша, когда затихли тяжелые шаги мадам Пинкус.

Дочь молчала, не отрывая глаз от книги.

– Ведь вот эта женщина, – продолжала мать. – посмотреть на нее – нищая! карикатура! говорит так, что слушать больно. (При этих словах барышня метнула на свою мамашу взгляд неизмеримого презрения). И что же!.. Ко всем пробралась, мальчишка ее будет петь – шутка сказать – у княжны Зыбиной. Вот из-за таких нахалов страдают евреи…

Дочь закрыла книгу.

– Ошибаетесь, – промолвила она ледяным тоном. – Бедного еврея просто топчут, даже не замечая… ну, как червяка, попавшего под ногу. А таких, как мы с вами, – презирают.

– Это еще что за новая фанаберия![236] – раздражительно заметила банкирша. – Слава Богу, нас, кажется, все уважают…

Дочь пожала плечами.

– Еще бы не уважать, – начала она насмешливо. – На последнем нашем вечере один пшют[237], танцующий у нас третью зиму, спросил у другого: “скажите, как отчество хозяина, я все забываю…”

– Она с ума сошла! – воскликнула банкирша и погрозила кулаком в пространство. – Эмма, я тебе говорю, ты с ума сошла, повторила она. обращаясь непосредственно к дочери.

– Очень возможно. Мне все опротивело, все! – истерически всхлипнула Эмма. – Это вечная комедия… Ведь у вас нет ни одного друга. И откуда ему взяться! Разве у нас бывает кто-нибудь бескорыстно? Можно подумать, что во всем этом большом городе нет ни одного студента, ни одной образованной молодой девушки и вообще ни одного порядочного человека…

– Ты кончила? – перебила мать…

– Нет не кончила… Скажите на милость, чего ради вы издевались битый час над этою несчастною женщиной? Только потому, что она еврейка. Никогда бы вы так не обошлись с русской, никогда!., не посмели бы!..

– Может быть, ты хочешь сделаться сионисткой, со всеми нищими? – ядовито вставила банкирша.

– Я готова сделаться чертом, – гневно возразила Эмма. – Только бы избавиться от нашего проклятого житья!

Бледное лицо банкирши покрылось багровыми пятнами, она тряслась от негодования.

– Ты не барышня, – произнесла она упавшим голосом, – ты… ты – пожарный. Уйди, уйди… Ты меня убиваешь.

Дочь в ответ лишь рукой махнула и бросилась вон из зимнего сада. Впопыхах она толкнула корзину с белоснежными ландышами, корзина закачалась и с грохотом полетела на мозаичный пол.

X

На нетерпеливые расспросы Александры Петровны о том, как ее приняла госпожа Якобсен, мадам Пинкус отвечала общими фразами.

– Не дом, а дворец… Важная особа… Когда я пришла, у ней, может быть, десять генералов сидели… С кем она должна была заниматься, с ними или со мной?.. Ну, конечно, просила кланяться с уважением генеральше и вам. Приедет на концерт непременно… А дочка совсем графиня, говорит по-французски!.. Я поняла, что она очень об Яше интересуется…