(Не) настоящий ангел

Выхожу в коридор и слышу громкий детский смех. В квартире. Меня глючит от усталости? Иду на звук, застаю Арсеньева практически в той же позе, что оставила: сидящий по-турецки на полу с камерой в руках, с одним лишь отличием — от розетки к камере тянется провод, а на маленьком экранчике идет какое-то рябящее видео.

— Дурак! — раздается звонкий детский голос. Злой, знакомый.

Я опускаюсь на колени рядом с Антоном и заглядываю в камеру. Мелкая девчонка с огромным бантом на голове громко воет, некрасиво исказив лицо.

— Ан-гелина — дура-чина, — смеется мальчишка за кадром. — В рот набрала вазе-лина!

Девчонка принимается вопить еще истошнее, размазывая по лицу грязные разводы. В этой несчастной девочке в красивом синем платьице я с удивлением узнаю себя. Не помню такой, но узнаю по фотографиям из маминых альбомов.

— Ну и придурком же ты был, — шепчу, завороженная картинкой.

Вот шестилетняя я издаю последний всхлип, поджимаю губы и бросаюсь на обидчика с камнем в руке. Видео обрывается. Так ему!

— Ты мне объектив тогда поцарапала, — складывая выдвижной дисплей, говорит Арсеньев. — Это последняя запись.

— Так тебе и надо! — возмущаюсь, толкая его в плечо. — Ты был просто ужасен.

— Кто бы говорил, — вытаскивает кассету из камеры и аккуратно складывает в футляр. Тянется за следующим.

— Ты мне все детство испоганил, — шепчу, придвигаясь ближе. Хочу увидеть еще.

«Ну конечно» — звучит едва слышно. Чувствую на щеке горячий взгляд, но ответным Арсеньева не удостаиваю. Всматриваюсь в камеру. Экран снова загорается, идет черно-белая рябь, появляются цифры в углу и, наконец, картинка. Собака гоняется по двору за пакетом. Очень интересно.

Видео меня не увлекает, поэтому на первый план лезут детали, которые я не заметила сразу: например, что мы сидим очень близко и его пылающая жаром кожа почти касается моей; а еще, что нос забивается мужским терпким запахом, который бывает после активной физической нагрузке. И в довершение: что меня все это возбуждает.

Антон снова меняет кассету. На ней снова я, примерно того же возраста, что на предыдущем видео, плету из одуванчиков венок. Съемка идет издалека, но постепенно приближается. Со мной рядом какая-то девочка, не помню ее, она раскладывает одуванчики в ряд, чтобы было мне удобнее. Мой верный адепт, очевидно.

— Я прелесть, — улыбаюсь, смотря на себя мелкую. В сарафане с крупными клубничками и белой панаме. Лицо сосредоточенное, но умиротворенное. Я не из тех, кто не любит смотреть на себя со стороны, могу часами разглядывать старые фотки или видео, камера любит меня. Очевидно, с самого детства.

— Да ты была порождением зла, — комментирует мое видео Арсеньев.

— Ничего подобного! Это ты все время меня задирал, — машу на коробку, в которую он кинул предыдущую кассету с явным подтверждением сего факта.

— Я просто отвечал тебе твоей же монетой. Ты помнишь, как обзывалась? А как все время выставляла меня виноватым? Или как пакостила втихаря?

— О чем ты вообще? Не было такого!

Мы больше не смотрим видео. Только в глаза друг другу.

— Ну, конечно. Как удобно ничего не помнить, — скептически изгибает губы.

— Не помню, потому что такого не было! Ты все время измывался надо мной. Провоцировал!

— Да я нянчился с тобой все время!

— Никто тебя не заставлял!

— О, заставляли. Еще как.

— И что это значит? — я скрещиваю руки на груди в попытке ментальной защиты. Он опять это делает. Нападает, как в детстве.

— То, что наши матери, похоже, искренне считали, что я обязан быть тебе старшим братом. Хотя…

— Что за бред?

— Конечно, бред. Но мне приходилось им быть, потому что…

— Что?

— Ничего, — тушуется он. Отводит взгляд, выключает камеру.

— Ну скажи, давай. Потому что у меня его не было? Потому что не было отца?

Арсеньев снова стреляет в меня глазами. Я удерживаю на лице холодную маску, хотя внутри все трескается и надламывается. Стискиваю зубы до боли. Кажется, лицо искажается, в попытке не допустить слез. Какого черта, а? Я же не плачу.

Антон прекрасно знает, что эта тема — табу.

— Да, — вместо того, чтобы исправить положение, оправдаться, извиниться, Арсеньев жмет до одури на больную точку. — Они хотели, чтобы я его заменил.

— У тебя не вышло, — хрипло выдыхаю и встаю на ноги.

Разворачиваюсь на онемевших ногах и иду к выходу. За мной хлопает дверь, затем еще одна, но уже в маминой квартире. Стягиваю на ходу мокрую футболку, в комнате стягиваю штаны, беру в руки платье.

В коридоре снова хлопает дверь.

— Ты так и не стучишься, — говорю, не оборачиваясь. Знаю, что за спиной стоит Арсеньев, чувствую его каждым нервом.

Поднимаю руки и ныряю в плотную ткань платья. Оно облегает грудь и застревает на талии. Мужская рука не дает ему закрыть тело, скользит по животу, оглаживает пальцами кожу. Я замираю, все еще наполовину одетая. Упираюсь руками в спинку кресла и крепко зажмуриваюсь. Горячая волна прокатывается вниз живота и оседает там сладким спазмом.

— Я не твой брат. И не твой отец, — жаркое дыхание касается макушки.

— Слава богу, — я оборачиваюсь, и наши рты сталкиваются.

В совершенно безумном и отчаянном поцелуе.

Глава 29