Не нужно спешить

До деревни по этой мерзлой, неширокой, зимней снежной дороге было полных четыреста верст за Ухту. А сначала надо добраться до Сыктывкара, последнего настоящего центра цивилизации. Медников дорогу знал и снаряжался по-серьезному. Тяжелый внедорожник-пикап подготовлен и заправлен заранее для дороги и туда, и обратно. Собрано все необходимое, все упаковано. Два запасных колеса, цепи на колеса, два реечных домкрата, трос. Теплое, шапки, бушлаты и валенки обязательно, в тех краях зимой бывают тяжкие морозы. И прогноз обещает. Еда, гостинцы, это само собой. Аптечка. Литр спирта в пластике, на всякий случай, как говорится, «для непьющих».

Медников ехал с нехорошим сердцем. И дорога тяжелая, и что-то в тех местах есть гнетущее, намоленное поколениями беглецов, проклятиями каторжан, шепотками варнаков, последними вздохами спрятавшихся по скитам навсегда староверов.

И предчувствие.

Еще по прошлому году он помнил, что в тех краях часто на ум приходят рассказы стариков о недоброй истории этих бесконечных пространств. Говорили, что в любом хмуром безлюдном распадке увидишь в сумерках тени волков, а может, просто лешак ворожит, а может, на душе набралось темного, мохнатого. Он еще мальчишкой знал, что даже теплым, веселым зеленым летом иногда в двух шагах от деревни двадцать раз пройдешь мимо той же колоды, а к дому никак не свернуть. А кому и вовсе выходить за околицу не надо. Потому что у каждого болотца стоит прозрачный парок, качается, а что за ним – неизвестно, спрятано, не прозрачный это парок, колышется, как серенький столбик, колышется и не уходит. Кому покажется, а кому нет. И что хуже всего, водит в этих местах. Водит летом, гонит из-под листвы, словно тайный хранитель не дает охотиться, гонит человека с ружьем. Не дает с удочкой ли, с сетью дойти до воды, а речка вот она, блестит за кустами. Водит, тянет кругами, куда сам не пойдешь. А зато даст грибов, ягод прямо у крайнего дома, где отродясь плодов не было, и грибов там никто не видал. А в лес не ходи, не ходи, вот оно все у порога.

Старики из прежних больших староверских общин рассказывали мало и не каждому. Старообрядцы бывшей Архангельской губернии себя относили к беспоповцам поморского согласия, но осознание этого толка со временем стиралось, становилось неотчетливо. По новым временам лишь изредка, называя себя, говорят «поморцы», многим же известно только, что они «староверы». Игоря Медникова старики выделял всегда, еще мальчишкой сопливым оставляли с собой у стола, даже когда гнали прочь от взрослого разговора всю прочую ребятню. Наставники хранили знание. Тщательно следили за соблюдением обетов чистоты во всем. У них, беспоповцев, сохранилось два главных таинства – крещение и покаяние. К ритуалу погребения готовились тщательно, всю жизнь, очень спокойно и с достоинством. В основе жизни староверов всегда были вера, семья и труд.

И обязательная чистота во всем: «в доме, в помыслах, в душе и теле». Строже других берегли знание о порядке сохранения, восстановления благочестия. Нельзя есть из одной чашки с мирскими. Даже в самом мягком уставе, если староверу доведется поесть из одной посуды с мирским человеком, должно отмолиться десять лестовок.

Тетка Варвара Ильинична у посвященных стариков-наставников пользовалась уважением тоже смолоду, может, потому и Игоря привечали. А может, разглядели в нем что-то важное, что по старой вере ценилось выше мирских благодатей. Игорь помалкивал, слушал, понимал мало, но понимал. Особенно внимательно присматривался к старикам, которые знали истории про скиты.

По северам и скитам прятались от злобствования властей. Сначала бежали в глухие места от никонианского произвола, затем от полицейского надзора и бесчинства, затем от всех властей по той же причине – спасались. Спасали книги и иконы. Спасали рукописные фолианты «Кормчей книги» – свода правил апостолов, соборов и святых отцов. После революции стало хуже. Страшнее других казалась Игорю охота на староверов в двадцатые – тридцатые года, недавние как будто погромы по староверским деревням вдоль глухой реки Илыч, куда староверы уходили с Верхней Печоры.

Власть теснила. Когда стало совсем тяжко, уходили в самые верховья – Нерыс луг, Зеленый луг, Вачжига, Кожим. Образовались небольшие деревеньки по 3–5 домов, вели хозяйство, молились. Когда началась коллективизация, старообрядцы, не желая вступать в колхозы, уходили еще дальше в лес. Уходили семьями, по одному. Уходили и женщины с детьми. Такие числились в «скрытниках», то есть укрывающихся от новой власти. Их искали, ловили, кого под арест и в лагеря, кому расстрел. За что? Бог ведает, что надо любой власти от потаенных людей, думающих о своей душе и верящих только в своего Бога.

Это все было вот оно, рядом. Еремеево, Скаляп, Верхняя Косья. Игорь молодым представлял, что жуткое это бесчинство творилось и с теми из стариков, кто о них рассказывал. Напрямую это не говорилось никогда, но сквозило за точностью деталей, за мелькнувшим в рассказе именем, за живыми названиями мест и рек.