Не осенний мелкий дождичек

В тот вечер он не пошел больше в райком. Пока Валентина готовила ужин, прилег на тахту, занялся газетами.

— Ну и народ у нас в редакции, — хмыкнул, читая свою, районную. — Просил их: объявите поход против потерь зерна при перевозках. Так они пишут: «Вследствие кузовопроникаемости происходит высыпание». Писать не умеют, а кляузничать — пожалуйста. Сегодня явился ко мне некий Бочкин, из газеты, и что-то понес про Ивана Ивановича. Я ему говорю: кабинет товарища Сорокапятова напротив, можете все высказать прямо ему.

— А он? — с любопытством обернулась Валентина.

— Посмотрел на меня, как на сумасшедшего, и ушел.

— Может, следовало выслушать, Володя? Мы ведь совершенно не знаем здешних людей. — Валентина вспомнил я свое сегодняшнее гостевание у Сорокапятовых, почему-то сжало нехорошим предчувствием сердце…

— Не с кляуз же начинать, — отбросил газеты, встал Владимир. — Кляузы не по моей части, Валюша, к тому же их здесь хватало и без меня. Да и сейчас: некий Рыбин, учитель из Рафовки, завалил райком жалобами на всех своих коллег. Да разве один он! Без конца шлют анонимки на Никитенко, а он один из лучших председателей. Его колхоз единственный в районе выполнил план… Я должен на кого-то опираться, Валя. Доверять. Ивана Ивановича, как и всех, кто возглавлял район, не раз проверяли и перепроверяли. Но почему ты так говоришь? Ходишь к ним, значит, уважаешь…

— Не знаю, Володя. Он о Хвоще судит так, ты иначе…

— В нашей работе нужна гибкость, одно и то же положение в различных случаях приходится решать по-разному. Иван Иванович давно в райкоме, немудрено привыкнуть к догме… — Владимир подошел к окну, распахнул створки. В комнату душистой волной хлынула ночная свежесть, стало слышно, как невдалеке мягко постанывает какая-то птица. — Горлинка плачет, — тихо сказал он и притянул Валентину к себе. — Между прочим, в Рафовке я учился… По дороге туда заглянул на родной свой хутор. Нашего дома нет. Осталось всего три хаты. Это — неизбежность, Валюша, одни села крупнеют, другие вливаются в них, освобождая коренные места. Читаешь в газетах о подготовке к Пленуму? Какой намечается в селе поворот? Запомни, этот год, пятьдесят третий, будет для всех нас памятным. И все-таки больно… как-нибудь свезу тебя, хоть место посмотришь, где я рос. Рядом большой лес, в войну там шли тяжелые бои…

Мирно дышала ночь за окном. В глухой ее черноте кое-где мелькали тусклые огоньки: не все терновцы спят; жгут пяти-семилинейные керосиновые лампы, ужинают, готовятся назавтра в поле. Мать качает ребенка, слышно протяжное: «а-а-а». Звякнуло ведро: кто-то спустился в овраг к роднику за водой… Обычная жизнь людей. У Володи все так сложно, и она ничем не может ему помочь.

— Да, Валюша, — провел по ее щеке ладонью Владимир. — Ты права, нужно знать людей. Я вот смотрю на Хвоща — калека, безногий человек, но и сегодня он тот же боевой танкист, что героически дрался на Курской дуге. У него учусь, через него понимаю: наше дело требует большой чистоты души. Чтобы ни соринки. Я позволю себе соринку — подчиненный мой, оправдываясь этим, до колен в грязь завезет. И ведь не докажешь, не убедишь: а ты, скажут? Сам что, лучше?

Они еще долго стояли так у распахнутого настежь окна, словно пытались увидеть, предугадать в окружающей тьме, что принесет им завтра, каким оно будет, какими станут завтра они сами…

А утром к Валентине прибежала радостно взволнованная Зинаида Андреевна:

— Валечка, материю привезли на базу, чудо! Смотрите, что я у них выцарапала! Это мне на платье, это Нелличке, — выбросила из сумки на стол отрезы крепдешина, один голубой, как летнее небо, другой черный, в пунцовых красных розах. — Хотите, вас отведу, познакомлю? Пора вам заняться туалетами, вы должна быть первой дамой в районе, вы слишком скромна для жены первого секретаря. — Зинаида Андреевна, как и многие здесь, употребляла почему-то прижившуюся форму «вы пошла, вы сказала»… — Ах, Валечка, на вашем месте и не уметь жить! Ничего, привыкайте, научитесь. Идемте же, идемте!

— На базу я не пойду.

— Ну, тогда к нам, я приготовила сладкий перец, пальчики оближете! — продолжала щебетать Сорокапятова. Одной рукой она подхватила Валентину, другой запихивала в сумку отрезы.

Валентина не решилась выдернуть свою руку из цепких пальцев Сорокапятовой. Они шли по селу, мимо беленых хат, мимо пруда с расщепленной ивой на берегу, мимо клуба, похожего на сарай. Зинаида Андреевна говорила без умолку, но Валентина не слушала ее. Затосковало вдруг, заболело сердце по тонким взгоренским черемухам, по твердому окающему северному говору. Хоть и родина Володи, а все чужие места.

Встречные здоровались с ними. Зинаида Андреевна, отвечая, гордо вскидывала голову. Валентина тихонько усмехалась про себя наивной этой гордыне — как людям мало нужно порой, чтобы чувствовать себя на высоте… Почти у самого дома Сорокапятовых им встретилась пожилая, приятная на вид женщина в белой кофте, темном шерстяном сарафане. «Учительница», — сразу определила Валентина, на это у нее хватило интуиции. Зинаида Андреевна обрадованно всплеснула руками: