Читаем Не осенний мелкий дождичек полностью

За воротами, в холодке, сидел толстый учетчик, лениво покуривая цигарку. При виде Никитенко поднялся, затоптал цигарку сапогом. К ним по проходу шла женщина, чуть согнувшись от тяжести ведра с молоком. Вот она приподняла ведро над молокомером, повернулась к свету лицом… тетя Даша! Вылила молоко, внимательно взглянула на показатель молокомера.

— Не надоело, тетка Дарья? — разозлился учетчик. — Думаешь одна ты считать умеешь?

— Пятнадцать литров. Трех выдоила. Смотри, не запиши, что от каждой по пятнадцать.

— Да какая мне выгода, сама посуди! Тебе же слава, когда припишу! — хмыкнул учетчик.

— Оставь ее себе, такую славу. — Тетя Даша взяла подойник, пошла назад, к стойлам. — Тебе только она по душе да еще председателю. Споите телятам не надоенное молоко, вот и шито-крыто!

— Правильно, тетка Дарья, крой меня на все корки! Забыла, как в одной упряжке плуг таскали? — шагнул к ней Никитенко. — Не будь меня, кого бы вы лаяли? В благодарность за то, что в передовых вас вожу?

— Я о том не просила, — равнодушно сказала тетя Даша. — За плугом со мной Петька ходил, бывалый солдат. Теперь ты, Петро Петрович, наш хозяин, складываешь из нас кирпичики, чтобы повыше подняться.

— Шуткуешь, старая! — хлестнул себя по сапогам плетью Никитенко и набросился на учетчика: — А ты пиши, верно! Гляди, еще раз услышу жалобу, скину! — Резко повернувшись, он вскочил в двуколку, просвистела плеть…

— Мне шо, мне все едино, — поскреб в затылке учетчик и засмолил новую цигарку. — Шо молоко, шо без молока.

Дойка кончилась, женщины выгнали из сарая коров, взялись за вилы. Валентина поискала глазами тетю Дашу: та подталкивала к воротам кучу навоза, упираясь в держак вил не только руками, но и грудью. Над проходом мертво висели тросы подвесной дороги, среди гор навоза валялась ржавая вагонетка.

7

…Нет, не хотелось в этот час вспоминать о горьком — когда за окном догорали на снегу алые отблески заката и дети, вернувшись веселой гурьбой, что-то наперебой рассказывали Евгении Ивановне. Рома тоже рассказывал — в десять лет настроение меняется легко, но впечатления залегают глубоко и подспудно… Валентину ждали члены клуба «Бригантина» — эти занятия были для всех них, в том числе и для нее, отдыхом от повседневности, возможностью поговорить по душам о своих взглядах, чувствах, обсудить прочитанное, просто поспорить. Сегодня десятиклассники подняли вопрос: кого из окружающих можно назвать героем нашего времени?

— Только настоящим героем! — горячился, открыв занятие, Костя Верехин. — Печорин, Базаров все-таки были не из народа, и вообще их надо иначе понимать… А у нас? Строители БАМа — это ясно, космонавты, самой собой, тоже ясно! Статья в райгазете была о старых колхозницах, читали? От здорово! Так они уже старые… Кого из тех, кто знаком, рядом, можно назвать?

— Кольку Фортова! — послышался голос. Все засмеялись.

— А что, может, и Кольку! — запетушился Костя. — Ушел на Всесоюзную молодежную стройку, этого мало? Овладел досрочно профессией, это вам нравится? Еще в самом деле станет героем!

— Школу бросил ни с того ни с сего, тоже героизм? Строил из себя в последнее время Демона? — посыпались возгласы.

— Значит, надо было плевать на все? Будто ничего не случилось? — вскочила с места самая тихая в десятом «а» классе Ирочка Беловская, та, что писала сочинение о своем прадеде. — Он всем хотел доказать, что и без отца может стать человеком. И доказал, кстати!

— Ну, пока еще не совсем, но путь взял правильный. — На пороге класса стоял Владимир, особенно высокий в полушубке и каракулевой папахе, похожий на кавалериста буденновских времен. — Разрешите к вашему огоньку? — сняв полушубок и папаху, бросил их на пустую парту возле двери, сел рядом с Валентиной. — Что Николай может стать Героем Труда — вполне реальное дело. А возможно, художником, ведь он хорошо рисовал.

— Ну да, на стройке порисуешь!

— Он же не все время работает! Еще учится!

— Попробуй отработай день, потом в школу! Какое уж тут рисование!

— Если это настоящее, все равно не забросит, — отстаивал свое Костя. — И вообще, я видел… — Он смутился, словно не хотел ненароком выдавать чужую тайну, но тут же уверенно вскинул голову. — Я бываю у Николая. Он рисунки показывал. Карьер, где работает, свой экскаватор… Вот карьер, голова кружится, когда смотришь!

— Выходит, затронул его карьер. — Володя обвел взглядом оживленные лица ребят, улыбнулся. — Я на фронте был, война, а ни одну ферму в Германии не пропустил, чтобы не посмотреть, как там все оборудовано. Удивлялся, что электричество, автопоилки… Тогда еще была мечта у нас тоже построить такие фермы. Теперь наши откормочники оборудованы куда богаче, вы знаете, видели — настоящие цехи. Пройдет еще с десяток лет, каждый участок организуем, как производственный городок. Нынче весной начнем тянуть асфальт на Яблоново… в общем, соединим все участки. Все будет рядом: работа, кино, луга, речка, сады…

— Когда это еще будет! — разочарованно протянул кто-то из юношей. — Через десять лет мы уже состаримся!

Перейти на страницу:

Похожие книги

И власти плен...
И власти плен...

Человек и Власть, или проще — испытание Властью. Главный вопрос — ты созидаешь образ Власти или модель Власти, до тебя существующая, пожирает твой образ, твою индивидуальность, твою любовь и делает тебя другим, надчеловеком. И ты уже живешь по законам тебе неведомым — в плену у Власти. Власть плодоносит, когда она бескорыстна в личностном преломлении. Тогда мы вправе сказать — чистота власти. Все это героям книги надлежит пережить, вознестись или принять кару, как, впрочем, и ответить на другой, не менее важный вопрос. Для чего вы пришли в эту жизнь? Брать или отдавать? Честность, любовь, доброта, обусловленные удобными обстоятельствами, есть, по сути, выгода, а не ваше предназначение, голос вашей совести, обыкновенный товар, который можно купить и продать. Об этом книга.

Олег Максимович Попцов

Советская классическая проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза