Не плачь

У Вэла был оглушенный вид. Но я понимал, что это ненадолго. Сейчас они все, как в замедленной съемке, начнут играть каждый свою роль.

Вот сейчас он им скомандует, и…

– Тупица! – заорал Вэл. – Я же тебе хотел жизнь облегчить! Хотел очистить нашу территорию!

Это он мне? Ладно, потом разберемся.

Я тащил Петю изо всех сил. «Летела жизнь, мелькали этажи, навстречу тем, кто превратился в тень, летела так быстро и нелепо, горел табак, становился пеплом и падал вниз, куда летела жизнь». Мне кажется, я никогда так не напрягался. Это было, как… Ну, не знаю… Как на войне. Я тащил его в наш двор, где свои, где нет этих отморозков, где Брысик… Нет, Брысика там нет, что это я. Я тащил его и орал что-то, не помню что. «Крутился шар, давая миру шанс. Летело всё, набирая скорость, теряя счет и вырывая с корнем». И мы действительно очень быстро оказались во дворе, хотя до подъезда было еще идти и идти, и тут откуда-то сбоку вдруг вылетела машина, и я подумал: «Не хочу!» Машина, вильнув, ударила нас по касательной, боком, и тут я его наконец отпустил, и он тихо лег на землю – просто стек вниз. А я стоял, задыхаясь, то сгибаясь в три погибели, то распрямляясь во весь рост, и смотрел наверх, на потемневшее зимнее небо, на одну-единственную звезду, которая мерцала из-за закрывающих ее облаков, и дышал, дышал, дышал всем телом.

Я весь превратился в дыхание и оттого немного оглох. Во всяком случае, я не слышал, как из подъезда шумно выбежала обычно тихая Елена Геннадьевна, как она с Сергеем Палычем, одиноко слонявшимся по двору, и еще каким-то соседом поднимала стекшего к моим ногам Петю, как его внесли в подъезд. Зато когда я немного продышался, то понял, что произошло: я спасся, потому что мне очень хотелось жить, а основной удар машины пришелся на Петю, которого мне было не жалко, потому что это был не я. И теперь он наверняка погиб, ведь он такой хрупкий, а я жив и буду жить, и, наверное, буду жить долго. Ноги понесли меня домой, я шел, всё такой же оглохший, и наконец пришел. И прямо в прихожей, не закрыв входной двери, сам стек на пол, превратился в мутную лужу, грязную, бесцветную, отвратительную для всех.

23 Без завтрака

Лучше бы я не просыпался. За окном было еще темно, и надо было вставать, чтобы приготовить хоть какой-нибудь завтрак. Хотя нет, можно еще полежать, ведь сорок две минуты теперь сократились до двадцати пяти, спасибо парню из телевизора.

Хотелось пить.

Монпэр разговаривал по телефону. Он уже не тянул гласные, говорил нормальным человеческим голосом, но шепотом. И почему-то прямо у меня в комнате.

– Ты понимаешь, что это я виноват? Потому что я! Вот именно потому что не знал! Что значит: ничего страшного?! Да, никто не умер! Но это не главное!

Умер. Да. Я вдруг вспомнил всё, что произошло с нами вчера, и как мы бежали, и безумные фары машины, и как я выжил, и как Петя лежал на асфальте…

Теперь меня ненавидят все. От этой мысли я отшатнулся, как от удара, задергался, и монпэр тут же бросился ко мне:

– Проснулся? Наконец-то! Пить хочешь?

Я кивнул, не глядя на него. Он принес стакан воды, и я жадно выпил его до дна.

– Можно еще?

Монпэр побежал на кухню.

Я попытался встать – надо же идти завтрак готовить. И не смог. Отдирал голову от подушки, и голова взрывалась, болела, как еще не болела ни разу в жизни. Это было похоже на то, как если бы на открытую платформу поставили шкаф со стеклянной посудой и на большой скорости пустили бы по рельсам поезд – так всё во мне дребезжало на разные голоса. И кое-что уже разбилось, рассыпалось осколками.

– Лежи! Лежи! Не надо вставать!

От одного простого движения стало ужасно жарко. Почему? Я закрыл глаза. Спросить про Петю? Зачем, если и так всё ясно?

– Завтрак…

– Какой завтрак? – заволновался монпэр. – Ты хочешь поесть?

– Мне же надо готовить завтрак… Двадцать пять минут…

Но отец не оценил, а почему-то испугался и весь сморщился:

– Не надо никакого завтрака! Вечер уже!

Вечер? То есть я совсем немного проспал? Вот почему так болит голова!

– А завтра?

– И завтра не надо! Тебе надо лежать! Спать побольше!

– Я уже спал.

Отец подтвердил преувеличенно бодро:

– Да, ты молодец, заснул богатырским сном! Ведь это ж надо – целые сутки проспать!

Сколько?

– Какие сутки?

– Обыкновенные. Но это нормально. Ты же болеешь. Надо теперь лежать и спать.

Я болею?

Это даже хорошо. Болезнь – уважительная причина, чтобы не думать о Пете и о том, как я встречусь лицом к лицу с Еленой Геннадьевной, что́ я ей скажу и что́ она скажет. Хорошо!

Я еще попил и снова заснул. Была ночь. Монпэр спал на полу у моей кровати, положив руку под голову. Осторожно, чтобы случайно не повернуть голову так, что она опять задребезжит изнутри, я встал. Подошел к окну. Звезда всё так же была видна на темном и глянцевом от мороза небе, но я ее не узнал среди десятков других зимних звезд. Я вообще в созвездиях не очень. Жалко. Надо будет потом разобраться.