Не плачь

Вряд ли она способна сгрести листья сама, потому что для этого нужно выйти из дому, а она из дому не выходит. Скоро выпадет снег. Не хочу, чтобы ее газон пожух.

В руках у меня два бумажных пакета с покупками – по одному в каждой руке. В кармане сдача, доллар семьдесят пять центов. Так как обе руки заняты, я жму на звонок коленом и жду, когда Ингрид мне откроет.

На улице светит солнце. Не тепло – даже наоборот, но хотя бы солнечно. Морозный денек. Чайки что-то раскричались, подняли шум. Стаями кружат над головами прохожих, садятся на крыши и навесы.

Когда Ингрид открывает, вид у нее неважный. Волосы растрепаны; она встречает меня в халате, наброшенном поверх ночной рубашки. Она не накрашена, на лице проступили глубокие морщины – под слоем косметики я их не замечал. В голову приходит одна-единственная мысль: Ингрид выглядит старухой.

– Доброе утро, – глухо здоровается она, и я отвечаю:

– Доброе утро.

Впустив меня, она сразу же захлопывает за мной дверь. Она очень спешит, чтобы не впустить в дом ветер с улицы. Иногда ее беспокойство усиливается. Бывает, страх внешнего мира начинается и заканчивается на пороге, и, пока Ингрид находится в доме, она разговаривает и ведет себя как совершенно нормальный человек. Но за его пределами она боится самого воздуха: микробы, загрязнение, пыльца, дым, чужое дыхание… да мало ли еще какие ужасы таятся на улице! Видимо, сегодня как раз такой день. Она быстро втаскивает меня в прихожую, озирается по сторонам, чтобы убедиться, что за мной нет слежки, что ветер не залег за мной в засаде, готовый наброситься на нее, – и сразу же захлопывает дверь, задвигает засов и запирается на ключ.

Потом она глубоко вздыхает и улыбается.

«Уф, – говорит ее улыбка. – Чуть не попалась!»

У Ингрид бывают хорошие и плохие дни, но какой сегодня день, дело не мое, поэтому я притворяюсь, будто ничего не заметил и мне все равно. Я не совсем понимаю, что такое агорафобия, зато знаю, что почтальон довольно часто оставляет у ее двери пакеты. Иногда они такие пухлые, что не пролезают в щель для писем. Мальчик-сосед возит ее мусорные баки к обочине, я или другой простофиля вроде меня покупают ей продукты и выполняют другие поручения. Судя по тому, что мне известно, все началось с панической атаки на рынке в центре городка. Несколько лет назад, летом в субботу там собралось много народу. На рынке было очень тесно, и именно тесноту сплетники винят в том, что у Ингрид началась паническая атака. Толпа. Кроме того, было жарко, жарко и душно, тяжело дышать. Очереди казались бесконечными; вокруг были люди, незнакомцы, которых Ингрид никогда раньше не видела. Туристы, приезжие. Одни зеваки видели, как она схватилась за горло и стала хватать ртом воздух; другие слышали, как она визжит: «Убирайтесь!» и «Оставьте меня в покое!». Ее поспешили оставить в покое и вызвали службу спасения.

«Не трогайте меня!» – кричала Ингрид, по слухам. Она боится, как бы паническая атака не повторилась, и потому вообще отказывается выходить на улицу. Боится потерять самообладание, боится умереть на местном рынке, чтобы все глазели на нее, показывали пальцами. Конечно, она никогда бы в этом не призналась; я только так думаю. Потому что и сам я меньше всего хотел бы умереть на местном рынке в окружении вонючего рыбного филе и многочисленных туристов.

Ингрид забирает у меня пакеты и несет их на кухню; я плетусь за ней следом. Вижу на кухонном столе колоду карт. Она раскладывает пасьянс «Солитер». Как грустно! Рядом с картами лежит листок бумаги. Она ставит галочки в тех случаях, когда пасьянс сошелся. Пока счет три-один в ее пользу.