Не померкнет никогда…

Бойцы понурились. Даже ужин, впервые за много дней пути приготовленный так щедро, ни у кого не вызвал радости. Напрасно Клочков приправил картошку яйцами, напрасно накрошил в нее лук и прочую зелень. Бойцы не заметили его кулинарных способностей, ели молча, насупившись, сосредоточенно о чем-то думая. Барбашов внимательно оглядел людей. Бойцы заметно сдали, потеряв тот бравый вид, который так старательно поддерживали у них в период службы командиры всех степеней и рангов. Чиночкина трепала малярия. Он страшно осунулся. У Кунанбаева шея покрылась фурункулами. Он заматывал ее полотенцем, но это не облегчало его мучений. У Косматых губы обметала лихорадка. «Тают силы, — с болью в сердце подумал Барбашов. — Впрочем, как тут выстоишь: спим, точно звери, на земле, едим на ходу. А тут еще, словно нарочно, дождь принесло».

После полудня небо действительно неожиданно затянули тучи. Начало накрапывать. К вечеру землю размочило. Под ногами захлюпала грязь. Ветер подул сильнее. В лесу сразу стало холодно. В сумерки дождь достиг такой силы, что было трудно идти. Косые, упругие струи ливня секли и хлестали людей с беспощадным упорством. Отряд остановился. Бойцы спустились в овраг и там спрятались под кручей. В ожидании затишья поужинали. Но небо не прояснялось.

— Костерчик бы хоть развести, — предложил Ханыга.

Барбашов разрешил:

— Можно. Только выкопайте нишу. Чтобы огня не видно было.

Ханыга поручил эту работу Кунанбаеву, а сам ушел за хворостом. Минут через десять он вернулся, весь измазанный глиной, сияющий от радости.

— Землянку нашел! — сообщил он.

Бойцы вскочили со своих мест.

— Где?

— В ельнике, полсотни шагов отсюда.

— Чья она? — спросил Барбашов.

— Брошенная. Косари, наверно, жили. Тут луг большой за оврагом, — ответил Ханыга.

— Идем посмотрим, — согласился Барбашов.

Ханыга подвел всех к невысокому, заваленному ветками холмику и скрылся в темном лазе. Бойцы, ежась от холода, с нетерпением стали ждать его возвращения. Скоро он высунулся наружу.

— Хлопцы, там сухо! — торжественно произнес он. — Очень сухо! И вроде даже печка есть…

Бойцы проворно один за одним полезли в узкий проход. Последним протиснулся Барбашов. Уже пробираясь под низким бревенчатым настилом, он неожиданно подумал о том, что в такой норе отряд очень нетрудно захватить голыми руками и что никогда еще за все время похода они не занимали более невыгодного для себя положения. На какой-то момент ему даже стало страшно от этой мысли. Но он быстро взял себя в руки. Лишить бойцов возможности хоть раз отоспаться в сухом месте было бы слишком бесчеловечно. Он понял это и ни единым словом не выразил своего беспокойства.

В землянке действительно было сухо. Пахло гарью, пересохшим сеном, мышами и еще чем-то, чего сразу нельзя было определить. И было очень темно. Так темно, что двигаться можно было только на ощупь.

— Федор Васильевич, где твой огнемет? — спросил Барбашов.

— Сейчас ударим, — с готовностью ответил сержант.

Он достал из кармана гладкий, как куриное яйцо, кремень, осколок от снаряда, гильзу, в которой всегда хранил сухой трут и немного бересты, и высек искру. Разожгли огонь. Косматое пламя вырвало из черноты закопченные стены, кое-где одетые ветками, низкие земляные нары и маленький пузатый железный бочонок, приспособленный под печку.

— Гляди-ка, точно, «буржуйка»! — обрадованно протянул Косматых и дружелюбно хлопнул Ханыгу по плечу. — А я, грешным делом, думал, шутишь ты, как всегда.

— Фортуна вспомнила о нас, — заметил Чиночкин.

— И не говори! — усмехнулся Клочков. — Не иначе тоже под дождь попала, сердешная. А кто у нас нынче в карауле должен стоять?

Бойцы переглянулись.

— Стоит ли, сержант, в такой ливень дежурить? — выразил общее мнение Ханыга. — Немец-то, што он, или враг себе? Поди, тоже дождя не любит…

— Ну, это мне досконально не известно, — не стал слушать его Клочков. — Ты еще на ромашке погадай, чего он любит, чего нет. Эко выдумал! А вдруг любит? Кто утром стоял последним?

— Я, — доложил Кунанбаев.

— Вот и хорошо. Значит, товарищу Косматых собираться, — распорядился Клочков.

— Не надо, Федор Васильевич, назначать дежурных, — остановил сержанта Барбашов. — Сегодня я буду часовым.

Огонек в руках Клочкова потух. В землянке опять стало непроглядно темно.

— Этого еще не хватало, товарищ старший политрук, — сдерживая негодование, возразил Клочков. — Вы будете дежурить, а они зады греть. Да сейчас отсюдова враз все кубарем полетят!

Барбашов невольно улыбнулся.

— Ты меня не понял, Федор Васильевич. Это мое решение, — успокоил он сержанта. — Я постою. Так надо. А ты постарайся растопить печь и проследи за тем, чтобы все хорошенько обсушились. Дневального, вероятно, придется выделить…

Клочков и на этот раз ответил не сразу. В действиях командира было что-то для него непонятное, и потому он сказал скорее себе, нежели Барбашову:

— Ежели надо, тогда конешно. А насчет сушки чего беспокоиться? К утру суше пороха сделаю.

— Сменять меня на посту не следует. Я сам сменюсь, — распорядился Барбашов.

— Вы хоть шинель мою возьмите, — предложил Клочков.