Не померкнет никогда…

— Да ну, какой с вами сон, — так же откровенно ответил Клочков. — Как только товарищ Чиночкин рот раскрыл, с меня все сны будто рукой сняло. Слушаю я вас, ребята, и думаю: и дело вы говорите, и не дело. Конечно, могли бы мы эту болотину не месить и дальше никуда, скажем, не топать, а окопаться тут, как жуки, и по ночам постреливать. И, может быть, прихлопнули бы десяток — полтора немцев. Ну а дальше что? Возьмите вы в толк. Кончится у нас боеприпас, и передавят нас всех, как слепых котят. И опять же не в этом суть. Я так понимаю, что нам отступать приходится для того, чтобы вместе собраться. Думается мне, течет сейчас наша армия малыми ручьями по лесам и перелескам, чтобы собраться в большую воду и уж потом хлынуть в нужном направлении. Никак я тоже не могу поверить, чтобы истребили ее всю дочиста. По всем статьям не должно этого случиться. Вот и выходит, что хоть и неясна обстановка, а нам надо выполнять приказ нашего командира и по своему руслу к той большой воде проистекать. А насчет Знамени, — Клочков на минуту замолчал, — тут вообще всякие разговоры лишние. За это Знамя вся дивизия не раз костьми ложилась. И нам тоже лучше пять раз умереть, чем без него к своим выйти. Потому как нам без этого Знамени на всей нашей большой земле места нет. А посему какую мысль товарищ Чиночкин высказал — считать вредной. Я так понимаю этот вопрос.

В спор с Клочковым вступать никто не решался. Да он, по всей вероятности, и не ждал никаких возражений. Потому что, закончив свою короткую речь, сразу же погрузился в хозяйственные заботы.

— Что-то командир наш отдыхать не приходит, — первым делом заметил он. — Всю ночь простоял, ведь это надо же так.

— Так ведь он сам себя назначил, — словно оправдываясь, пробубнил Ханыга.

— Ему от этого не теплее. Вот простудится да заболеет, тогда будет «сам», — озабоченно проговорил Клочков и снова сосредоточился на хозяйственных делах: — Давай-ка, Кунанбаев, отправляйся за дровами. Завтрак пора готовить. Какое у нас сегодня число?

— Двадцать восьмое июня.

— Какой же это, стало быть, день?

— Суббота!

— Сегодня старшина сказал бы: «Можно постричься, побриться и к девкам явиться», — вспомнил Ханыга.

— Только сначала заставил бы пол в казарме выдраить, — заметил Косматых.

— И тумбочкам, как водится, смотр устроил бы, — добавил Кунанбаев.

— Да, было такое, — подтвердил Клочков. — Однако что же получается? Хоть командир и не велел себя менять, а совесть все-таки иметь надо. Отправляйтесь-ка, товарищ Чиночкин, на пост. А ты, Степан, посчитай, сколько у нас картошки, и в точности доложи мне.

Бойцы зашевелились. Барбашов воспользовался этим и встал. «Снова все уперлось в обстановку, — с досадой подумал он. — Неужели и сегодня ничего не прояснится? Бой-то рядом шел!»

Он нарочито громко откашлялся.

— Вы здесь, товарищ старший политрук? — удивился Клочков.

— Да, — просто ответил Барбашов и сам спросил: — Как отдохнули?

— Отлично! — за всех ответил Клочков.

— Обсушились?

— Вполне. Даже сапоги малость подсохли.

— В таком случае быстро завтракаем, — распорядился Барбашов. — Хорошо бы и на обед картошки испечь, чтобы потом с костром не возиться. Как думаешь, Федор Васильевич?

— Враз сделаем, — ответил Клочков. — Принес дров, Кунанбаев? Да што ж ты стоишь?

Кунанбаев мигом выскочил из землянки.

— А ваше, товарищ Чиночкин, где место? На посту? Шагом марш! Остальным быстро собрать вещи.

Отряд сразу пришел в движение.

ДЕСАНТ

В течение дня авиация противника несколько раз налетала на новый район расположения дивизии. Бомбила каждый перелесок. Но бойцы, казалось, не обращали на это внимания. Сильнее страха была усталость. Совершив тридцати — сорокакилометровый марш, части Железной на рассвете 30 июня начали переправу и почти сразу же попали под свирепую бомбежку. Самолеты врага, неожиданно налетая из-за леса, буквально засыпали Березину бомбами, пулями, снарядами. На этом узком, всего в две-три сотни метров участке пути, дивизия потеряла десятки машин, орудий, сотни людей. Но оставаться на западном берегу она уже не могла. А выйдя на восточный берег и забравшись в лес, бойцы валились с ног и засыпали под деревьями, среди кустов даже тогда, когда бомбы рвались совсем неподалеку от них.

Около полудня через реку переправились последние подразделения арьергарда. Их отход плотным огнем прикрывала артиллерия. Как пригодились сейчас взятые на станции снаряды! Огонь артиллеристов был настолько интенсивен, что противник не осмелился даже выйти к реке.

После полудня налеты авиации врага заметно ослабли. Над позициями дивизии теперь время от времени появлялись один-два бомбардировщика. Наугад сбросив бомбы, они тут же отваливали в сторону и исчезали за рекой. Вреда нашим от этих налетов, по существу, никакого не было. Зенитчики даже не открывали по самолетам огонь.