Не померкнет никогда…

Барбашову немало довелось видеть убитых и раненых. Но своих пленных он увидел впервые. Он смотрел на них широко раскрытыми глазами и чувствовал, как у него холодеет сердце от мысли, что только самопожертвование Иволгина и тех двух веселых москвичей, оставшихся на острове, спасло его и весь отряд от участи людей, идущих в строю по дороге. Пленные были уже совсем недалеко от сарая, и он отчетливо видел их. Они шли без ремней, без обмоток, без шнурков в ботинках. А некоторые и вообще босиком. Шли в одном строю здоровые и раненые. Шли спотыкаясь и вели под руки тех, кто сам уже не мог двигаться. На многих обмундирование было изорвано в клочья и висело лохмотьями.

Лица у всех были осунувшиеся, небритые. Люди шагали, опустив головы, хмуро глядя в землю.

Первые две группы уже прошли мимо сарая. Проходила третья. В ее составе было особенно много раненых. Группа шла медленно, и конвоиры то и дело подгоняли ее сердитыми окриками. Неожиданно один из раненых, высокий, с окровавленной, грязной повязкой на голове, остановился и зашатался. Товарищи из шеренги поспешили подхватить его под руки, но артиллерист, очевидно, был очень слаб. Ноги у него подогнулись, и он медленно опустился на дорогу. Двое конвоиров, спокойно шагавших по обочине, расталкивая пленных, рванулись к артиллеристу, подхватили его под руки и волоком вытащили из строя. Один из конвоиров, с засученными рукавами и в сдвинутой на затылок каске, быстро вскинул автомат. Но другой, рослый, с круглым лицом и бычьей шеей, остановил его. Что-то проворчав, толстяк нагнулся над красноармейцем, старательно ощупал на руках и на груди у него мускулы. Потом сорвал с головы артиллериста повязку и осмотрел рану.

Второй конвоир тем временем вывел из строя четверых пленных и жестом приказал им нести раненого дальше. Пленные подхватили товарища под руки и вместе с ним вернулись в строй.

«Как скотину осматривают», — подумал Барбашов и почувствовал, как его заколотило в нервной дрожи. И тут же он увидел метнувшуюся рядом тень. Кто-то сдавленно охнул и застонал. Барбашов отпрянул от щели и оглянулся. Ханыга и Косматых кого-то с силою удерживали на полу. В одном шаге от них, разряжая винтовку, на коленях стоял Клочков. Кунанбаев собирал разбросанные вещи.

— Что случилось? — бросился к дерущимся Барбашов.

— Чинкин мал-мало стрелять хотел! — одними губами объяснил ему Кунанбаев.

— Винтовку схватил, — тяжело отдуваясь, добавил Клочков. — Ишь герой!

— С ума вы сошли! — схватился за голову Барбашов.

— Так оно и есть, — вздохнул Клочков. — Беда с этими интеллигентными.

— Отпустите его! — приказал Барбашов.

Но бойцы даже не пошевелились.

— Отпустите сейчас же! — повторил Барбашов.

— Заорет он, — хмуро ответил Ханыга, облизывая окровавленную руку. — Хватанул, как собака. Насилу рот ему заткнул.

Барбашов снова припал к щели. По дороге все той же усталой, медленной поступью двигались люди. И все так же кричали на них конвоиры.

— Вот и встретили своих, — услыхал Барбашов у себя над ухом горячий шепот Клочкова. — Уж лучше бы и не встречать. Как-то легче было…

— Куда же теперь пойдем? — подходя к Барбашову с другой стороны, спросил Ханыга.

Барбашов молчал.

— Идти-то надо…

— Узнаем, куда идти. Всё они нам скажут, — решительно вдруг ответил он. — Сегодня ночью надо взять «языка».

СТАРАЯ ГРАНИЦА

Первое донесение, посланное разведгруппой, двигавшейся в направлении старой советской государственной границы, Щука получил уже на марше. Разведчики сообщили, что по дороге на Полоневичи встретили небольшую колонну врага, пропустили ее и продолжают движение в заданном направлении к шоссе Столбцы — Минск на Негорелое. Вторая разведгруппа, двигавшаяся южнее, сообщила о встрече с немцами в районе Засуля. И на этот раз разведчики наблюдали за движением небольшого подразделения мотоциклистов. Стрельбы ни первая, ни вторая группа не слыхала. Щука посчитал на основании этих данных район юго-восточнее Рубежевичей относительно свободным от неприятельских войск. О своих выводах он доложил начальнику разведки и начальнику штаба дивизии.