Не причеловечиваться! Сборник рассказов

Самолёт застыл над облаками, как приклеенный. Настя знала, что он движется, но уловить это движение никак не получалось. Мама сидела рядом бледная, вцепившись в подлокотники кресла – когда-то давно она пережила вынужденную посадку на остров Беринга, и с тех пор страшно боялась летать. Насте, наоборот, стало беспричинно весело. В иллюминаторе самолёта плыли сахарные глыбы, небо меняло цвет, звёзды подмигивали, суля удачу. Задремав, она увидела себя в трамвае. Он приветливо звенел и катился по сияющим рельсам к голубому Финскому заливу, дышащему счастьем и свободой.

На самом деле залив оказался не голубым, а серым. Даже родной Настин океан выглядел приветливее.

Трамваи тяжело двигались, поводя облупленными пыльными боками, и внутри выглядели немногим лучше «микриков». Во время первой же поездки внутри звенящего монстра вместо радостного приключения случилась неприятность: у неё стащили кошелёк. Выйдя на первой попавшейся остановке, Настя разрыдалась от разочарования.

Она привыкла к простору, высокому небу и зубчатым сопкам на горизонте. В этом унылом городе вокруг неё толкались пыльные дома с потухшими окнами и шрамами трещин на равнодушных фасадах. В лязге трамваев слышалось обидное: «Нас-тя ду-ра, Нас-тя ду-ра»…

С приходом сентября стало только хуже. Казалось, город спутал её сонным параличом, загнал под душное одеяло, которое только давило вместо того, чтобы согревать.

Дождь никак не заканчивался, его скучные капли стучали в стекла, крыши и тротуары. Она привыкла к честным камчатским ветрам – они били в лицо, как в кулачной драке, и могли свалить с ног, а питерские нагло лезли под одежду и выматывали душу.

Мама сняла Насте комнату в коммуналке. Оказалось, что в длинном прокуренном коридоре и грязной душевой, отгороженной липкой шторкой от общей кухни, нет ни капли романтики. Пьяница с лошадиным лицом и гнилыми зубами вечно торчал на кухне и норовил сунуть распухший нос в душевую, когда она мылась. Крепкая бабёнка, мать двоих сыновей, кричала на неё по поводу и без. Худой лохматый старик с красными глазами каждое утро затевал неаппетитное варево, и от запаха её едва не выворачивало.

Холодной осенней ночью, когда Настя тихо плакала в коконе из сырого одеяла, глядя, как за мокрым стеклом, перечёркнутым трещиной, скользят огни фар, выжившая из ума старуха едва не спалила всю квартиру. Сняв с конфорки чайник, она понесла его в комнату, не заметив, что край полотенца тлеет. К счастью, струйку синеватого дыма увидел пьяница и отчаянным воплем поднял на ноги весь дом. Это стало последней каплей. Настя решила возвращаться. Город не принял её. Трамваи оказались иллюзией.

После случая с кошельком Настя приучилась ходить пешком: всего-то двадцать минут от факультета до комнаты (язык не поворачивался назвать её домом). Но в тот день, обессиленная бессонной ночью и слезами, она взглянула на низкое клочковатое небо, исходящее серым дождём, пересчитала мелочь в кармане и поплелась к остановке. Она смотрела под ноги, на влажный асфальт, где, казалось, плыло отражение какой-то другой девочки с античной маской трагедии вместо лица.

Она заметила трамвай – он мчался, звеня и разбрызгивая искры. Статьи закона трамвайной подлости гласили: когда тебе нужно успеть на трамвай, он летит гоголевской птицей-тройкой, но, если тебе посчастливилось попасть внутрь, становится старой железной черепахой, которая движется медленнее пешеходов. «Не успею», – обречённо подумала Настя, но всё же побежала. Асфальт цеплялся за подошвы и тащил назад, зонтик путался в дожде и ветре. Настя выставила его перед собой, как щит, разумеется, перестала видеть то, что происходит впереди, в следующую секунду столкнулась с кем-то и повалилась навзничь на мокрый тротуар. Суровое небо укоризненно глянуло на неё и плюнуло дождём.

– Ушиблись?

Человек, в которого она врезалась, удержался на ногах и вместо того, чтобы обрушить на мокрую Настину голову проклятия, наклонился и заглянул в лицо. Он был её ровесником или немного старше, мокрые тёмные волосы падали на лоб, глаза за стёклами очков смотрели сочувственно.

– Простите, – прошептала Настя.

Как же больно, обидно, но больше всего – стыдно!

– Давайте руку.

Она неловко поднялась, стараясь не смотреть на протянутую ладонь и рванула к себе испачканную сумку. Ныли локти и спина; зонтик смялся, и сломанные спицы торчали наружу – открытый перелом. Мелочь из кулака рассыпалась по тротуару.