Не придумал (СИ)

— Нет никакого жениха, Дойчик. Сука уже полгода как пизданулась наглухо. Жрёт холиноту. Говорит, под ней только себя и может «отпустить», — пояснил Димасик. — Но, по-моему, там уже с башкой всё, аут. Увидимся ещё, будь здоров!

 

Димасик ушёл, забрав с собой последний луч трезвости. Дойчлянду оставалось лишь приготовиться к безумию, поскольку уже нагребало. Феназепам к тому моменту заключил любовный союз с алкоголем. Циклодол робко протискивался к ним, покупая их внимание волнами эйфории. Дойч почувствовал абсолютную вседозволенность.

 

— Хайль Гитлер! — закричал он, на ходу стаскивая с себя штаны. — Зиг хайль!

 

Несмотря на то, что это повторялось каждый раз, когда Дойчлянд терял внутренние барьеры, собравшиеся радостно заулюлюкали. Те из них, чьи глаза ещё не потеряли осмысленности.

 

В углу смердящей жижей лениво растекалась чья-то рвота.

 

— Ты точно пидор! — уверенно указал на пастора Дойч. — Не придуривайся!

 

Герой потащил Антона в первую попавшуюся комнату. Тоша был не на шутку накурен и являлся пидором, поэтому не сильно сопротивлялся. Комнату опоясывали пожелтевшие обои, на старой чехословацкой тумбочке нерешительно балансировал плазменный телевизор, а на плечевых суставах пола располагался потёртый диван, на который Дойч и забросил ещё более щуплого, чем он сам, парня. Засунув свой язык в рот пастора, Дойчлянд блеванул. Любовник оказался брезглив, и через несколько мгновений его стошнило в ответ.

 

— А-а-а… Блядь… Что же… буэ… делать?.. — в непонятках вскочил с дивана Антон.

— Сходи подмойса, Маня, — смеясь, вальяжно раскинулся на чистой стороне лежака Дойч.

 

Ему блевотина была уже до пизды. И это неудивительно, ведь рисунки на обоях начали вибрировать и неторопливо сползать вниз.

Циклодол стал забирать эйфорию, которой до этого дразнился, и дарить телу неприятную тяжесть. Не слабость, как под хорошим напасом индики, а ту противную неподъёмность, которую чувствует начинающий тяжелоатлет, пробуя взять вес мастера спорта, – сила есть, но у реальности на этот счёт другие соображения.

Постоянные залипания и попытки совладать со спутанностью мыслей забрали у Дойчлянда полтора часа жизни, пока громогласный выкрик не вывел его из личных загонов:

 

— Сашын-Коре́ц явился! Он принёс Праздник! — истерил Философ.

 

Дойч не мог внятно сформулировать своё желание даже внутри головы, но первобытные инстинкты сами потянули его поближе к стаду. Липко затягивали окружающие трещинки, царапинки, волоски и линии. Рот был сух, губы трескались. Герой продолжал ползти в сторону ликующих соплеменников.