Не про заек

Я ездила в один из таких городков в Прованс весной. В дороге читала Хандке. Про гору Сен-Виктуар. Вот как раз там. Налюбовалась на пейзажи и архитектуру Драгиньяна. А фоток не осталось (Музыкант их случайно удалил, нажав не на ту кнопочку).

Посмотрела представление четыре раза и покаталась на слоне.

Ночью вся труппа жарила шашлыки. Колумбийские акробаты ругались, молдавские оркестранты напивались, а клоуны уже где-то валялись. Днём видела,

 

130

НЕ ПРО ЗАЕК

 

как дрессировали маленьких белых тигров. Потомство. Тут всё потомство вот так с детства работает. Детям в школу некогда и негде ходить. Дрессировщик, к примеру, так и остался неграмотным...

Ночью я тряхнула стариной и ходила колесом, думала: хоть в труппу примут. В тесноте да не в обиде. В шутку, конечно. Хотя в каждой шутке...

Музыкант отвёл к себе в кибитку и заботливо уложил. А сам всю ночь втыкал в телефон. Писал историйки свои в блог о цирковой жизни. Рано утром отвёз меня к поезду. Я ехала по берегу Кот дˈАзюр37 и не верила глазам. Таких открыточных красот я ещё не видела!

А кони, кстати, были. И бегали по кругу. И всадницы в платьях с блестками. И конферансье в белых манжетах...

Но мне больше всего запомнился один забулдыга-чернорабочий. Маленький смуглый человечек. Он единственный называл меня “Ma Grande38”...»

 

Монмартр

«...Чёрт возьми, конечно, мне надо рисовать, а я работаю нянечкой!»

* * *

«Это может звучать банально, но вот уже почти месяц, как я на Монмартре. То есть — я прихожу сюда три раза в неделю. Выхожу на метро “Анвер” и подымаюсь сквозь разношёрстную толпу мимо лотков, через карусель. Или на метро “Аббес” — мимо джазового оркестра, парочек, сидящих под солнцем, и вереницы, идущей по длинной крутой лестнице. Тут

 

37  Лазурный Берег

38  Малышка

131

Галина Хериссон

 

таких немало. Но “моя” лестница — самая лучшая!

В этих приклеенных друг к другу домах по рю Девер совсем немного квартир. Старые двери прячутся между балконами, заросшими диким плющом и фиалками. Их посадили заботливые жильцы, прикрывающие свои окна на первом этаже белыми или красными деревянными ставнями от многочисленных туристически-романтических прохожих.

Моя дверь — номер четыре. Когда я подхожу к ней (а она как раз посередине лестницы), задираю голову и кричу: “Абигаэль!” — так зовут девочку. Иногда, если сразу никто не выглядывает с третьего этажа, я сажусь на пригретые с утра ступеньки или опираюсь на старые железные перила, по которым скользит ежедневно так много рук.

Окна напротив часто закрыты белыми старомодными занавесками. Я знаю, что за ними живёт старик. Стены растресканы (где-то не хватает кирпичей), но они вполне привлекательно “украшены” по-хронологии: выцветшими афишами, любовно-философскими текстами крупным круглым почерком, флуоресцентными граффити и бог знает чем ещё, постоянно нарастающим и исчезающим...

Одно из трёх окон с разноцветными флажками открывается, и оттуда улыбается лицо в очках мамы или папы девочки. Абигаэль только восемь месяцев.

Мы сидим в комнате на полу. Я смотрю, как развевается сиреневая штора, как парус, крыши, залитые светом, рыжие трубы, небо. Иногда я кладу её на живот, убаюкивая, и мы спим вместе два часа подряд на смятом коричневом диване: я, упираясь ногами в пол, усыпанный игрушками и солнечными лучами, и Аби, упираясь носом мне в грудь.» 132

НЕ ПРО ЗАЕК

 

Версальская няня

«Няня... Какая, блин, из меня няня! А выбор?

Помните того ангелочка с Монмартра? Абигаэль...»

* * *

«Сижу в белой комнате с врезанной в стену полукруглой аркой. Уютно. Вечереет. Сквозь раму окна виден внутренний двор с грязно-белыми стенами-лицами, с которых смотрят на меня серые глаза окон, те, что коридорные, ну, или из ванных комнат. Кое-где свешиваются с решёток ящики с поздними цветами...

Так вот: эта милашка Абигаэль подросла и превратилась в монстра! Все дети, что ли, такие от двух до трёх?

Сейчас Абигаэль спит. Вот и пишу. Теперь здесь появился удобный диван. Родители ещё не пришли...

Абигаэль стала очень большая и тяжёлая. Иногда хочется отшлёпать девчонку по заднице. А какая была душка во младенчестве! Теперь она орёт. Хоть и не “говорит” ни на одном языке. И не слушает. Только жесты.

Я завидую мамашам и нянечкам на детской площадке. Как их французские малютки слушают и готовы к диалогу и дележу мест на каруселях, совочков и прочей детской дребедени. С Абигаэль договориться невозможно. А на каком языке прикажете? У неё в голове такая каша! Папаша с ней говорит на американском английском. Я от этого “ханибани” блевать готова. Мамаша — на польском. Ну, тут я хоть как-то... Но ведь девчонка мне не отвечает!

Режима дня — никакого, дозволяется — всё. Гигиена — отсутствует. Да здравствует американский хиппизм!

133

Галина Хериссон