Не проси моей любви

С глубоким вздохом Нора расправляет плечи, потягивается и меняет ноги: теперь кладет левую на правую. Осознает, что вспотела. Вроде в помещении не душно, однако футболка липнет к спине. Нервное? Ох…

— Хочешь минералки? — обращается она к сестре с тайной надеждой, что та ответит «да», и появится повод пройтись до столовой и обратно.

— Да, — энергично кивает Лера. — Отличная мысль! Сбегаешь к Зиночке?

— Я могу сходить, — предлагает Кир, которому тоже, кажется, до смерти надоели причитания Даши.

Ее было решено держать под присмотром до возвращения Германа и Леси, чтобы она не металась по корпусу и не сеяла панику в рядах. Но теперь всем уже хотелось или выгнать ее к чертовой матери, или треснуть чем-нибудь тяжелым по голове, чтобы она заткнулась.

— Нет-нет, — торопливо говорит Нора, вставая с дивана и хватаясь за поясницу. — Я схожу. Мне надо размяться. И напудрить носик.

Лера и Кир понимающе улыбаются. Вот и хорошо.

Медленно она спускается по центральной лестнице на первый этаж, держась за перила, на ходу окидывая взглядом холл — открытые лестничные марши и площадки позволяют смотреть на все происходящее сверху вниз, — вяло делает ручкой посылающим ей воздушные поцелуи Ольге и Светлане, проходит мимо выключенного телевизора с рядами стульев перед ним, и, минуя арочный проем, соединяющий холл с коридором, оглядывается, чтобы еще раз увидеть на светлой стене картину в простой деревянной раме. Картину кисти Леси. Нет, это невыносимо… Она хорошо помнит, как впервые увидела эту картину, как Лера и Леся носились с ней по всему корпусу, выбирая подходящее место.

Черт. Черт. Черт.

Тихонько застонав, Нора сворачивает в одноместный санузел около столовой и долго плещет себе в лицо холодной водой, изо всех сил стараясь не разрыдаться. Потом поднимает голову и смотрит в зеркало. Смотрит на себя. На свое бледное усталое лицо, по которому стекает вода и капает вниз, в раковину.

В памяти ее всплывает тот день, когда они с Германом дурачились на террасе Первого корпуса в компании Леонида, Кира, Светки, Влады и других несознательных личностей, и внезапно появившийся Аркадий сорвал с его головы венок из полевых цветов, который сплела для него Леся, и этим венком хлестнул по лицу. Девчонки забавы ради нанесли Герману египетский макияж, подвели глаза черным контурным карандашом, и его вызывающая, неправдоподобная, потусторонняя красота на миг лишила доктора рассудка.

Позже Герман умывался здесь, над этой самой раковиной. Смыв краску, поднял голову и уставился в зеркало. Так же, как сейчас Нора.

В нем отразилось то, что увидел доктор Шадрин, то, что ранило его в самое сердце: бледное лицо с запавшими щеками и четко очерченными скулами… изящные кости, обтянутые гладкой кожей… чистая и пронзительная зелень глаз в обрамлении черных ресниц. Чудовище. Прекрасное и ужасное.

— Прекрати, — шепчет Нора, глядя в зеркало на свои шевелящиеся губы. — Прекрати, прекрати, прекрати. Скоро он будет здесь. Тот, кто хранил его до сих пор, сохранит и сегодня. Ты пошла за водой? Вот и давай, иди дальше. Иди за водой, неврастеничка. За чертовой минеральной водой.

Как и следовало ожидать, этот поход, включая короткий разговор с поварихой Зиной и возвращение в библиотеку с подносом, уставленным маленькими пластиковыми бутылочками боржоми и гранеными стаканами, если не возвращает ей бодрость духа, то значительно улучшает ее состояние, и, опустошив одну бутылочку, она заявляет о своем намерении перебазироваться в лазарет.

— Во-первых, когда Герман и Леська вернутся, они придут именно туда, я уверена. Во-вторых, я хочу прилечь.

— Ладно, — пожимает плечами Лера. — В общем, действительно… сидеть здесь нет никакого смысла. Вроде бы мы все обсудили. — И одобрительно кивает. — Иди отдыхай.

Отдыхай — это, конечно, сильно сказано.

Нора бредет вдоль главного фасада Первого корпуса, не глядя по сторонам, но все же замечая краем глаза богатыря Романа в сопровождении Ринго, самого крупного из доберманов — они двигаются вдоль забора в противоположном направлении и выглядят очень гармоничной парой, — затем сворачивает за угол, проходит через ельник и замедляет шаг около крыльца.

Вот сейчас посмотреть на часы. Или не смотреть?

Смеркается. Ели стоят как башни, высокие и недвижимые. Понемногу раскрываются ночные цветы, воздух наполняет ни с чем не сравнимое вечернее благоухание.

Взять куртку потеплее и посидеть на крыльце? Нет, не стоит. Вряд ли отсюда она услышит рев мотоциклетного двигателя. Слишком далеко. К тому же пространство между воротами и флигелем не открытое, а местами заросшее, местами застроенное, и можно не рассчитывать, что звук каким-то чудом преодолеет его. К тому же комары. Сожрут же заживо! К тому же…

В конце концов она заходит в помещение, берет ведро, швабру, тряпку и, вместо того, чтобы лежать в постели, следующие полчаса — ну примерно, потому что следить за временем ей по-прежнему мешает суеверный страх, — энергично драит полы в коридоре. В палатах и так чисто, там каждое утро убирают дежурные, а в коридоре и тамбуре успели наследить, когда привели перепачканную Дашку.