Не проси моей любви

Ему вспомнилась тревога, охватившая Нору в первые же минуты пребывания на Анзере. Тревога, которой она поделилась с ним в надежде, что он отыщет ее причину. «Что-то не так, — сказала она. — Но что именно?» Ему было все ясно. Он только не знал, как это объяснить. Чтобы не прозвучало как бред сумасшедшего. Видишь ли, дорогая, Большой Соловецкий — земля молодого христианского бога, Большой Заяцкий — земля старых языческих богов, Анзер же — земля, где оба измерения доступны. Нельзя сказать, что Большой Заяцкий и Большой Соловецкий полностью непроницаемы для чуждых сил, периодически и на одном, и на другом можно наблюдать манифестации того-чего-быть-не-должно, но Анзерский до сих пор остается зоной постоянного и необычайно сильного напряжения. Напряжение это всегда чувствовали насельники скитов, не просто так ведь около каменных лабиринтов возникли деревянные кресты. Магия? Нет-нет, метафорическое изложение фактов, которые имеют строго научное объяснение, да только я не владею соответствующей терминологией и не могу говорить как физик, могу только как сказочник… Поэтому он промолчал. А на следующий день стало не до разговоров.

Леонид тоже чувствовал это «не так». Но оно не пугало его, наоборот, обнадеживало. И в этом вопросе он безоглядно доверял Герману, всецело положился на его интуицию.

«Ты нарочно повел нас на Колгуй? — спросил его Герман, когда все было уже позади. — Потому что знал об этом святилище и надеялся, что мне удастся активировать лабиринт».

«Да. И еще одно. Лабиринты есть не только на Колгуе, но западную часть Анзера, от Кеньги до Гологофо-Распятского скита, в это время года, чуть стихает ветер, заполняют толпы туристов и паломников, а восточную… ну, ты сам видел… только птицы да звери лесные. Я и подумал. Если придется вступить в единоборство с бандой Шаталова, то лучше сделать это поближе к святилищу и подальше от посторонних глаз».

Так он лежал, ворочая в голове тяжкие думы, и вдруг ощутил ПРИСУТСТВИЕ, ощутил буквально каждым нервом. Тело его под нелепой монашеской пижамой покрылось мурашками, волосы на затылке встали дыбом… и даже короткие волосинки на руках и ногах приподнялись. Стараясь дышать глубоко и ровно, Герман отбросил одеяло, встал с кровати и вышел на середину комнаты.

Его обволокло влажной хрустальной прохладой. Торопливо стянув через голову бесформенную серую фуфайку, он уронил ее на пол. Торс его, шея, лицо моментально покрылись каплями росы, кожа стала упругой и эластичной. Одновременно перед глазами нарисовалась картина убийства Бориса Шаталова: полет ножа, падение тела, невероятно бурное извержение крови из пронзенного лезвием горла жертвы…

Вот. Вот наконец это слово. Жертва. Быть может, именно это и произошло? Будь Герман варваром эпохи неолита, он сказал бы, что сперва пробудил очень древнее и очень могущественное божество, а затем на холме совершил жертвоприношение. Да не одно. Кровь Бориса Шаталова, кровь безымянного бородача и его собственная кровь, с которой, возможно, стоило начать еще в лабиринте.

Когда пуля проделала дыру в его предплечье, и он замер, шокированный — первая в жизни огнестрельная рана! — глядя на стекающую по пальцам кровь, ему показалось, что алые капли растворяются в воздухе, не достигая земли. Просто исчезают из виду, как если бы их перехватывала на лету какая-то неведомая сущность. Она-то и находилась сейчас рядом с ним. Рядом или вокруг… заполняя все помещение. Бессмысленно было задаваться вопросом, дружелюбно она настроена или нет, к тому же Герман вполне допускал, что его попросту глючит из-за раны.

Рана. Кровь.

Его окатило догадкой, точно огнем. Помогая себе ногтями и зубами, он принялся разматывать бинты. Размотав, аккуратно сложил на тумбочке, повернулся лицом к окну и вытянул перед собой правую руку, на предплечье которой темнел маленький багровый кратер. В первую минуту боль так резко усилилась, что ему пришлось до скрежета стиснуть зубы. Но вскоре рука от локтя до самых кончиков пальцев онемела, утратила чувствительность, как если бы он сунул ее в морозилку. Бросив короткий взгляд «со стороны» на самого себя — стоящего в полуголом виде посреди убогого номера гостиницы для паломников, расположеннной на вершине горы самого дикого, самого труднодоступного острова Соловецкого архипелага, и подставляющего руку невидимому демону, чтобы тот смог вдоволь напиться крови, — Герман подумал, не сходит ли он с ума, но тут же прогнал эту опасную мысль.

Пил кто его кровь или не пил, но мало помалу Герман вошел в состояние глубокого транса, из которого был выдернут Аркадием, не на шутку перепуганным.

«Что или кто тут был… было… короче, что здесь произошло? — взволнованно спросил Аркадий, глядя то на его безвольно повисшую раненую руку, то на лежащие в стороне бинты. — Ты сам снял повязку?»

«Да».

Герман тоже посмотрел на свою руку. По тыльной стороне ладони ползла тоненькая красная струйка. Свежая кровь из раны, которой уже полагалось закрыться.

«Зачем?»

«Я не помню. Наверное, что-то приснилось. — Герман покачал головой. — Не помню… А ты? Почему ты здесь? Я кричал?»