Не расстанусь с коммунизмом. Мемуары американского историка России

Даже когда я путешествовал один, без семьи, не обходилось без приключений. Как-то я поехал в Хельсинки один, чтобы написать большую часть текста «Стахановцы в культурной мифологии 1930-х годов», предпоследней главы моей работы о стахановском движении [Siegelbaum 1988]. Вдохновленная книгой Катерины Кларк «Советский роман: история как ритуал» [Clark 1981], эта глава сильно отличается от других в том плане, что в ней сделан упор на жизнь за пределами работы и на то, что позже я бы с большей уверенностью назвал «дискурсом». Благодаря беспрепятственному доступу к советским газетам я работал легко, большей частью в библиотеке. Через несколько дней, вернувшись к себе в Мичиган, я собрался снова заняться этой главой, но не смог найти желтую тетрадку, где писал черновик. До меня дошло, что я, должно быть, оставил ее либо в самолете, либо в транзитном зале аэропорта во Франкфурте-на-Майне, где я пересаживался на рейс, потому что я четко помнил, что работал над главой в самолете. Я написал в авиакомпанию TWA, спрашивая, не нашел ли кто-нибудь мою тетрадь, и убедил коллегу, который специализировался на истории Германии, написать такое же письмо администрации аэропорта во Франкфурте. Тем временем я начал восстанавливать написанное. Для автора не может быть более болезненной задачи, чем попытка воспроизвести незаконченный исчезнувший текст. Это «старомодный» аналог тому, когда при сбое компьютера пропадают несохраненные файлы (гм, самое время нажать «сохранить»!). В процессе, когда я уже потерял надежду получить черновик обратно, он прибыл по почте. Оказалось, у меня была ложная память о том, что я работал над главой во время поездки. Я, несомненно, думал об этом, но это не одно и то же. Глава, как оказалось, неделями лежала нетронутой на библиотечном столике, где я ее оставил. Сотрудники библиотеки предполагали, что я ушел на перерыв и вернусь. Наконец они, видимо, поняли, что я покинул страну, и каким-то образом – может быть, у моего зятя, которому я сообщил о пропаже, – узнали мой адрес. Несмотря на все переживания, благодаря этому у меня появилось время для дополнительных размышлений и внесения изменений, что главе пошло только на пользу.

Книга о стахановском движении открывалась, как и статья о «соцсоревновании», ленинской цитатой: «Русский человек – плохой работник по сравнению с передовыми нациями. <…> Учиться работать – эту задачу Советская власть должна поставить перед народом во всем ее объеме» [Ленин 1958-1965: 187]. Вся книга была посвящена тому, как советская власть пыталась всеми средствами научить рабочих работать лучше и как рабочие реагировали на эти усилия власти. В заключительном абзаце книги я сделал отсылку к настоящему времени, сославшись на то, что М. С. Горбачев использовал пятидесятую годовщину стахановского движения (1985 год) для «ускорения» промышленных процессов, и усомнившись, что «передовые рабочие, “стахановцы 1980-х”, могли вдохновляться» примером своих коллег-предшественников [Siegelbaum 1988:308]. В самом деле, в создании новых героев труда Горбачев преуспел не больше, чем в других своих все более отчаянных попытках.

По иронии судьбы, в то самое время, когда я развивал идею о маниакальной приверженности Советов к промышленному прогрессу и о привитии соответствующего менталитета, глобализированный капитализм совершал переход к своей деиндустриализованной версии. На фоне контейнеризации[86] и внедрения новых финансовых инструментов, столь характерных для гибкости капитала, были обречены на провал отрасли промышленности, обеспечивавшие первенство Америки в экономике XX века, – угледобывающая, сталелитейная и автомобилестроение. Традиционный заводской рабочий класс, соответственно, сократился, как и профсоюзы, которые его защищали, и территории, которые зависели от его заработков.