Не расстанусь с коммунизмом. Мемуары американского историка России

Что еще более иронично, я был не один такой. В том же году, когда в издательстве «Cambridge UP» вышла моя книга о стахановцах, появились на свет работа Хирояки Куромия о сталинской промышленной революции [Kuromiya 1988], книга Владимира Андрле о индустриализации и социальных изменениях [Andrle 1988], работа Франческо Бенвенути о соревнованиях в стахановском движении [Benvenuti 1988]. Два года спустя еще одна работа на ту же тему вышла на немецком [Maier 1990]. Эта подборка, начало которой положил в 1986 году Дон Фильцер своей книгой «Советские рабочие и сталинская индустриализация» [Filtzer 1986], представляла всплеск продуктивности в исследованиях советской трудовой истории и истории рабочего класса. В этих работах удалось определить, в каких трудовых практиках повторялись прежние механизмы, какие заимствовались в современном им капиталистическом мире, а какие являлись чисто советскими изобретениями. Это помогло прояснить возможности и пределы общественных преобразований 1930-х годов и, как видно из заглавий, расширило понимание взаимосвязи между социальными, экономическими и политическими аспектами жизни при Сталине. Никто из авторов так настойчиво не следовал в этом научном направлении и не был так сосредоточен на советских рабочих, как Фильцер. Объединяя множество сводных данных с наглядными примерами эксплуатации и борьбы рабочего класса, он в течение четырнадцати лет выпустил четыре последовательных тома, описывающих советских рабочих вплоть до «краха перестройки». Абсолютно надежные, они служат настольными книгами для всех интересующихся советской трудовой историей.

Однако со временем все меньше и меньше ученых проявляли такой интерес. Трудовая история в целом начала сдавать свои позиции в 1980-х годах, и этот процесс еще более ускорился в 1990-х. Я бы частично объяснил эту тенденцию наступлением постиндустриальной эпохи, в которой класс утратил свою имманентность, в то время как иные отношения и идентичности, такие как гендер, этничность, раса и сексуальная ориентация, приобрели более заметный характер. Более того, с приходом культурного и лингвистического поворотов историки увлекались детализацией («деконструкцией») нарративов о людях, а не о жизни людей. Оглядываясь назад, они начинают считать свои ранние работы эпистемологически наивными на фоне своей нынешней новой искушенности[87]. Миша, интеллектуальный маяк и большой шутник, называл эти новые тенденции не «деконструкцией», а «деконстракцией»[88], соединяя таким образом дистракцию и деконструкцию. Я относился к ним не так однозначно. Даже если бы я только начал чувствовать себя комфортно в качестве трудового историка и с энтузиазмом относился к тому, что делал в этом качестве, я бы не хотел остаться на задворках интеллектуального прогресса. Для меня этот прогресс был связан с читательской группой, организованной Роном Суни и состоящей в основном из его коллег из Мичиганского университета. Примерно раз в полтора месяца в течение учебного года мы собирались у Рона, чтобы обсудить какую-нибудь работу по истории или родственной дисциплине (антропологии, культурологии, социологии), которую рекомендовал кто-то – чаще всего Джеофф Эли[89]. Летом мы встречались реже и обычно обсуждали художественную литературу. MSG (Marxist Study Group, «Группа изучения марксизма», как мы ее иронически назвали) впервые собралась в 1984 году, и, невзирая на временное перемещение Рона в Чикагский университет, его творческие отпуска и другие перерывы, наши встречи все еще продолжаются. Такая долговечность связана с гениальностью Рона как хозяина.

Начинали мы с классического труда по политэкономии Карла Поланьи «Великая трансформация» [Polanyi 1944], книги Эрика Вольфа «Европа и люди без истории» [Wolf 1982] и двух книг Майкла Буравоя, «Согласие на производство» [Burawoy 1979] и «Политика производства» [Burawoy 1985].